— В Мимбо. Это на востоке. Я там преподаю. Дождусь начала учебного года, а пока буду готовиться к занятиям. Найду себе дело. Хотя вы, верно, арестуете меня.
— Какая чепуха! Напротив, я хочу сейчас же уладить вопрос с вашим пропуском. Скажите, а вас не удивляет, что я так много всего о вас знаю? Мне ведь прислали ваше дело. Если я правильно понял, вы занимаете сейчас видное место в единой партии, а в дальнейшем, возможно, станете одним из руководителей страны. Меня просили оказывать вам всяческое содействие во время вашего пребывания в моем районе. Насколько я понял, вы собирались организовать здесь массовые манифестации в честь Его превосходительства горячо любимого шейха, а также обеспечить базу для дальнейшего укрепления нашей партии. Мы не раз уже встречались с вами, но я, к величайшему своему удивлению, ничего такого не заметил. Прошу прощения за то, что мне приходится говорить вам все это, но мне приказано представить отчет о ваших начинаниях. Пожалуйста, помогите мне. Скажите, что-нибудь мешало вам в вашей работе? Может быть, человек, которого вы убили…
— Что вы! — от души рассмеялся Эссола.
— Я так и думал. А в самом деле, почему вы убили Мартина?
— Они с матерью продали мою сестру, хотя я, уезжая, запретил им это делать. Ее звали Перпетуя.
— Девочка умерла в начале года от родов. Я кое-что слышал об этом деле, ведь я обязан знать обо всем, что происходит в ваших краях, это мой район. Послушайте, попробуем одним ударом убить двух зайцев. Мы с вами земляки, и я помогу вам, а вы — мне. Значит, так: я напишу в своем отчете, что, выполняя свой патриотический долг, вы встретили противодействие со стороны вашего старшего брата — человека коварного, демагога, который вставлял палки в колеса, когда вы пытались растолковать местным жителям смысл действий единой партии и правительства, направленных на благо народа. И в один прекрасный день случилось то, что должно было случиться: ваш брат довел вас до крайности и вы его убили, хотя и понимали весь ужас и трагизм этой ситуации. Безусловно, здесь речь идет о политической провокации. Ваш брат, вне всякого сомнения, был активистом подпольной организации.
Знаете, составить подобный отчет не так уж трудно: эти стереотипные формулировки я повторяю начиная с шестидесятого года. Политическая провокация — и дело с концом, ни у кого никаких сомнений. Никому и в голову не придет в чем-нибудь разбираться. Недаром же я сижу на этом месте уже пятнадцать лет. Переночуйте сегодня у меня, если хотите, а завтра уедете. Так вот, я здесь уже пятнадцать лет. Сначала я был мелкой сошкой — всего-навсего помощником жандарма.
— Сначала — это когда же? До независимости?
— Так точно. Я был помощником жандарма, работал под началом одного бригадира, тубаба. Я внимательно наблюдал за ним — это был настоящий артист. Если кто-нибудь из его собратьев убивал во время драки в дансинге какого-нибудь беднягу — а это случалось чаще, чем принято думать, особенно с этими молодыми тубабами, которые каждую субботу являются в дансинг кадрить девочек, — он тут же объявлял о политической провокации: человек, павший жертвой, осмелился оскорбить родину-мать. И делу конец. Правда, надо отдать ему должное: точно так же он выгораживал и некоторых африканцев. Помню, был один тип, из молодых, он тоже вроде вас обожал свою сестренку. И вот однажды богатый коммерсант с запада — впрочем, он и по сей день проживает в Нтермелене, — так вот он похитил девочку, уже не помню точно, каким образом, наверное подстерег ее возле школы и пообещал ей конфет.
— Сколько лет было девочке?
— Тринадцать-четырнадцать, а может, пятнадцать. Брат врывается к коммерсанту в дом и требует вернуть домой сестру, завязалась драка, ну и его, конечно, ухлопали. И опять-таки дело было представлено так, будто все это политическая провокация.
А так как коммерсант был другом губернатора провинции, то его жертву, естественно, объявили активистом подпольной организации — он якобы пытался выманить у коммерсанта деньги, чтобы пополнить казну своей партии. Этот тубаб был мудрец. Я всем ему обязан. После объявления независимости ему пришлось расстаться со своим местом, ах, мой дорогой, видели бы вы его в тот момент! Впрочем, он напрасно расстраивался.