- Суше чего? - переспросил царь, и вскинул руку к уху, пытаясь подавить шипение Харона.
- Ну вот, - Персефона ловко развернула фолиант «меню» лицом к Гадесу и ткнула аккуратным ногтем в картинку, изображавшую кусочек рыбы поверх белых зерен, скатанных в комочек. Гадес с сомнением прочел описание.
- Ты будешь сырую рыбу? - Вкус сырой рыбы смертельно надоел Гадесу еще после совместных каникул с Посейдоном. Впрочем, пусть пока берет, что хочет. Может, поймет, чего же хочет. И так вон исподлобья уже смотрит:
- Не все же фруктами, да амброзией питаться! А Вы что закажите?
- Ты, Кора. Мы же договорились на ты, девочка моя…
Персефона нахмурилась.
- Ну да… С «моей второй мамой» можно и на ты. Странно было думать, что с дядей будет иначе…
- Я что-то не так сказал? Мне казалось, тебя не смущают наши условные родственные узы…
- Дело не в узах. «Кора, девочка моя», - это фраза моей мамы. Если хотите, чтобы я Вас воспринимала иначе, тогда и зовите меня иначе.
«Ваше Подземное Величество, может ну её, нахалку»? Гадес раздраженно придавил пальцем голос в своем ухе.
- Хорошо. Как ты хочешь, чтобы я тебя называл?
Лицо Персефоны снова просияло. «Как будто бегущие по небу свинцовые облака разошлись, обнажив кусочек глазурно-голубого неба… Эта девочка пробуждает во мне поэта»…
- Ну, не знаааю… Может, Фо*? – предложила Персефона и довольно захихикала, наслаждаясь понятной ей одной шуткой. (*Foe (англ., - «недруг, враг, недоброжелатель»))
- Хорошо, Фо. Только зови меня на ты, - ласково улыбнулся девушке суровый царь Подземного мира, наслаждаясь давно забытым ощущением улыбки на губах.
- Вы готовы сделать заказ?
Гадес подавил вспышку раздражения, что к ним подошла всего одна прислужница и с натянуто-вежливым лицом бесцеремонно изъявила желание служить при трапезе. Пришлось напомнить себе, что в этом мире он не хозяин. Персефону, похоже, оскорбительное поведение ничуть не оскорбило, даже наоборот: девушка с вдохновением нагружала служанку своими желаниями, тыкая пальчиком в картинки меню и смакуя каждое новое слово так быстро, что прислужница едва поспевала их записывать.
- Мне суши: эти, эти и эти… Еще вот этот странный набор из морской травы…с ореховым соусом? Это так оригинально! И суп! И чай! И эти круглые сладкие шарики, мо-ро-женное! Они тают? Как здорово! Тогда их потом…
«Наверное, не удивительно, что царю Смерти, хочется испить чашу полной жизни… - задумчиво размышлял Гадес наблюдая за своей юной спутницей… - Юное, светлое, чистое…Чистая радость и восхищение новым миром…Когда-то и я был таким же… Когда то. Так давно, что уже сам забыл когда. Так давно, что забыл как»…
- А Вы что будете? – Гадес прервал размышления и с удивлением понял, что служанка обращается лично к нему и, кажется, всем своим видом даже требует ответа.
- А можно я тебе закажу, можно? Можно? – Персефона перегнулась через стол и почти легла на него, стараясь поймать взгляд Гадеса. Обескураженный происходящим царь неопределенно повел плечом и перевел взгляд в оконный проем. - Он сырое не любит, так что ему это, это и это. И чай.
Служанка повторила множество странных названий Персефоне и, получив утвердительный кивок, ушла.
Внутри Гадеса бушевала буря. Мгновение за мгновением, но внезапно всё пошло против плана: кажется, это он должен был принимать решения за Персефону, но пока получалось так, что нерешительная и робкая девочка чувствовала себя в чужом незнакомом мире как дома, да еще и принимала решения за него, царя, пока он терялся во многообразии незнакомых обычаев, слов и предметов. Это вызывало гнев и… удовольствие. Гнев от невозможности контролировать события и удовольствие от непредсказуемости и приятной новизны этих событий.
За оконным проемом, закрытом непроницаемым прямоугольником, прозрачным, как воды Эгейского моря и твердым, как кусок льда Асгарда, в лучах нечадящих ламп, свет которых не иссякал, сновали железные колесницы без коней, проходили мимо трапезной удивительно одетые люди, и весь мир казался утомленным собственной обыденностью. Гадесу, привыкшему к иной обыденности, обыденности Подземного мира, эта скучающая неспешность казалось напускной и возмутительной. Но люди шли, колесницы ехали, мгновения сменялись – никто не удивлялся тому что вокруг, никто даже не останавливался, выхваченный из потока своей обыденности внезапным ощущением чудесности мига, где он оказался. «Неужели такое пресыщение бывает всякий раз, когда ты находишься на одном месте достаточно долго, чтобы потерять способность удивляться?» - подумал Гадес, погружаясь туда, где внешнее встречается с внутренним, где простое наблюдение за потоком колесниц растворяет гнев. Внезапно пришло ощущение, что в этом потоке он не один. Чуть повернув голову, царь обнаружил, что его юная спутница смотрит через окно вместе с ним. Почувствовав внимание к себе, Персефона ответила Гадесу темным взглядом расширенных зрачков и улыбнулась. Сердце царя Аида пропустило удар и забилось чуть быстрее, впитывая вместе с несущейся голубой кровью ощущение удивительного единства душ, общего «я знаю», которое невыразимо словами. «Я знаю, все это время я была рядом с тобой», - улыбались глаза Персефоны, - «Смотри в меня, смотри через меня, и ты увидишь то, что сокрыто в тебе самом, найдешь то, что считал потерянным. Я поддержу тебя, я освещу твой мрак, я покажу дорогу туда, куда ты сам никогда не разрешил бы себе добраться»… Гадес почувствовал, как густая бездна невыразмого затягивает его все глубже и дальше в глаза Персефоны. Еще одно мгновение и…прыжок.. и…