– Нет, – в отчаянии завопила я, – правда мне надо в метро, но я не могу выбраться из толпы!
Мальчик, все равно не очень-то и веря, потащил меня за руку. В толпе с моего пальто посыпались пуговицы, прическа была испорчена, но зато я была на свободе.
– Вот так и моя мама, – сказал мальчик, прощаясь, – как приедет, так со всеми готова заговорить. Почему-то она думает, что все такие же приветливые, как она, и все готовы остановиться и немедленно побеседовать о том, как сажать кусты крыжовника, чтобы ягода была крупная и прозрачная.
Так вот о наших соседях.
Не знаю, откуда они к нам приехали, может, с той самой станции метро, где все куда-то торопятся и бегут, но они никогда не сажают у себя во дворе цветы, все у них заросло сорняками, у них нет собаки, а котов они шпыняли так, что в последнее время те обходят их стороной. Его зовут Сирожа. А ее имени никто не знает. Мы все спрашиваем друг друга, а как ее зовут? И у Сирожи спрашиваем, как зовут вашу жену, Сирожа? А он буркает что-то:
– Т-та! Мать ие…
А мальчика спрашиваем шестилетнего:
– Как папу зовут?
– Ни наю.
– А маму?
Он отвечает:
– Мама.
– А бабушку?
Мальчик расплывается в улыбке:
– Таисия Даниловна. А дедушку – Иван Прокофьевич.
Он, кстати, у бабушки с дедушкой живет, чуть дальше, на улице, параллельной нашей. Хорошие у него бабушка и дедушка. Они – родители этого самого Сирожи. И очень страдают, что у них такой сынок и такая ужасная невестка. Мальчик – их свет в окошке.
Просыпаются эти двое – Сирожа и его супруга – в пять утра. А поскольку вся наша небольшая улица Сосновый Бор стоит над водой, то звуки слышны хорошо, особенно из открытых окон. Мы-то все приучены не шуметь, знаем, где у кого дети спят. А новые наши соседи не церемонятся.
– Бубубу… – это его хриплый голос.
– Вявявяяааа! – ее истеричный.
– Бубубубу… мать… бубубу, – опять он, довольно благодушно.
– Вявявявяаааа!!! – злобно она.
Вдруг звон стекла, грохот, вскрик, стук падающих предметов… Тишина.
– О! – его голос. – Догавкалась?
И сначала тихий, а потом все возрастающий смех из всех открытых окон нашей небольшой улицы Сосновый Бор, где, к слову, нет ни одной сосны. Надо бы посадить.
Мальчику их мы тут недавно подарили бумеранг. Это охотничье орудие аборигенов маори зачем-то прислали моим детям из Австралии – красивый, яркий, разрисованный фигурками людей, животных и птиц, большой и, как принято, кривой бумеранг. Но нам он не нужен, мы против охоты. Отдали мальчику. Причем этот бумеранг настоящий, не сувенирный. А Сирожа, пьющий бездельник, отобрал у сына бумеранг. Поиграть. А что еще мужику делать – времени свободного навалом. Выпил утром и, как говорит Жванецкий, весь день свободен. А тут какое-никакое, а занятие – бумеранг швырять.
Две недели Сирожа убеждался в том, что бумеранг как заводной – действительно возвращается и при этом лупит его почем зря куда попало. Возвращается и возвращается, куда ни кинь, как ни кинь: и по низу кидал, и по верху кидал. И главное что – даже удирал от бумеранга, как чисто спецназ в джунглях, все равно тот его догонял и бил точно в макушку. Сирожа уже и петлял, и за угол прятался, но как только высовывался посмотреть, а где это он, бумеранг его будто караулил – а вот и я! – и методично вставлял в табло.
– Отличная вещь! – хвастает на улице весь в синяках и ссадинах Сирожа. Даже пить перестал, продолжает тренировки. Знакомые приходят посмотреть. Очень азартная игра. Мы из окна иногда слышим, как они играют: Сирожа и бумеранг – трудное сиплое дыхание, быстрый топот, легкий свист чего-то летящего, мягкий стук и сиплое горестное:
– О-йоооо!!!
Мы вообще-то болеем за бумеранг…
А воон там, чуть дальше, светятся огоньки завода. Очень активно работает завод, потому что спрос большой. Завод тот самый, ликеро-водочный. И домик там стоит неприметный. Домик Миши Мухи.
Когда Миша Муха улетал, ну то есть должен был улетать самолетом в прекрасное далеко, он выставил на продажу свой дом. Ну такой неказистый вроде домик, один этаж, двора нет, садика нет, лавочки нет. А цена – ого!
– Муха, ты сдурел, Муха, совсем? Что за цена за этот сарай, – его люди спрашивали.
– Не покупай, – лениво огрызался Муха.
– Так я и не покупаю, – обижались и уходили.
А один, Бардияш, пришел. Глупый, а думал, что хитрый и пронырливый. И что аферист большой.
И Миша Муха ему сказал: