Значит, персонаж уже был известен Кретьену, хотя обрел свой «сюжет» только в последнем романе. Так что «материалом» Кретьен вполне мог располагать и до полученного от Филиппа Эльзасского заказа - почерпнутым из преданий, устных рассказов, которые могли дать толчок его творческой фантазии.
Но в предисловии четко обозначен «смысл», и он принципиально нов для романов Кретьена, что само по себе говорит об особой роли «Персеваля» в творчестве писателя. До этого Кретьен никогда не начинал романный текст с цитаты (в вольном переложении) из Священного Писания: «Кто мало сеет – мало жнёт. /Кто добрых урожаев ждёт,/Тот должен бросить в землю зёрна,/Чтоб те взошли в ней благотворно».
Это вполне узнаваемый фрагмент из 2-го Послания коринфянам апостола Павла. Затем возникает значимое противопоставление Филиппа Эльзасского и Александра Македонского, причем в пользу первого. Это не только выражение традиционной придворной лести с расчетом на вознаграждение – скорее, демонстрация новой концепции героизма. Для европейского средневековья Александр Македонский был героем абсолютным. Свидетельство тому – романы античного цикла, в частности, анонимный «Роман об Александре» (плод творчества многих авторов), который создавался с середины XII века. В этот период определяются два соперничающих персонажа – король Артур и Александр Македонский, которые предстают не только как романные персонажи, но и как воплощение определенных качеств, близких рыцарскому миру. История Александра вошла в соответствующий историкокультурный контекст. Во всяком случае, для Кретьена и его современников этот абсолютный герой должен был быть не просто знаком, но традиционно безупречен. Поэтому заявленное в предисловии противопоставление, несомненно, призвано пояснить «смысл» романа.
Вполне вероятно, что Кретьену известны были и многочисленные недостатки/ пороки Александра Македонского, касающиеся и его натуры и его деяний. Соответствующие сведения могли быть почерпнуты автором из античных источников.
Если перевести проблему в план важных для эпохи понятий, то вполне естественно, что язычник Александр противопоставлен христианину Филиппу. Поэтому представление добродетелей патрона обрамлено цитатами из Священного Писания, а сам автор уподобляет себя сеятелю из знаменитой евангельской притчи. Собственно, не имеет особого значения, соответствовал ли реальный Филипп Эльзасский очерченному Кретьеном образу. Впрочем, у графа была репутация вполне достойного человека, образованного и покровительствовавшего искусствам. К тому же он погиб в крестовом походе, т. е., по понятиям эпохи, за веру. Кретьен, сочиняя предисловие, еще не мог об этом знать, но он жил в этом историческом сюжете и, вероятно, намерения Филиппа отправиться в Святую землю ему могли быть известны. Указанное противопоставление призвано прояснить «смысл» романа, так как заявлено абсолютное значение нового критерия рыцарского (и человеческого) достоинства – христианского милосердия. Ради уточнения стоит сказать, что в рыцарский кодекс неизменно включалась щедрость, подразумевавшая богатые дары по определенным случаям: как акт гостеприимства, как награда в турнире, как королевское пожалование за особые заслуги. Но в христианском толковании милосердие не равно публичной щедрости: это некое сокровенное и тайное пожертвование. Во всяком случае, так трактует эту добродетель Кретьен со ссылками на Писание: милосердие, в отличие от щедрости, творится тайно.
В таком контексте история Персеваля должна была предстать как путь к новым нравственным ценностям, как своего рода поиск, облеченный в сюжет психологического эксперимента и призванный открыть иные, духовные, цели рыцарского служения. Таким образом, в прологе уже заложена интрига и своеобразный ключ к прочтению романа.
Предполагаемая датировка «Персеваля» стала предметом оживленной научной дискуссии. Работа над романом могла начаться, как отмечено, не позже 1190 года. Предположения исследователей связаны с возможной датой знакомства и сближения Кретьена с Филиппом Эльзасским. Р. Лежен (Lejeun 1954: 51--74) считала, что Кретьен мог поступить на службу к Филиппу Эльзасскому весной 1180 года, когда влияние графа на французский королевский двор возросло настолько, что он стал чуть ли не регентом при новом короле ФилиппеАвгусте, которому в ту пору было пятнадцать лет, и взял на себя заботы наставника будущего монарха. Это позволило исследовательнице высказать гипотезу о том, что «Персеваль» стал своего рода «зерцалом принца», т. е. с самого начала строился как роман воспитания и был ориентирован на конкретный политический сюжет. Но сюжет этот длился недолго. Уже в следующем году Филипп Эльзасский утратил доверие юного, но властного принца и попытался заключить союз с двором Шампани. С этой целью он, став вдовцом в 1182 году, совершал многочисленные визиты в Труа и даже возымел надежду вступить в брак с Марией Шампанской, тоже недавно овдовевшей (Генрих Либеральный, граф Шампанский, умер 17 марта 1181 года через семь дней после своего возвращения из Палестины). В итоге Мария Шампанская от этого претендента отказалась, но пока длилось настойчивое ухаживание, Кретьен, даже не покидая Труа, мог получить от Филиппа Эльзасского заказ на роман со столь лестным посвящением патрону (Fourquet 1995). Быть может, он имел случай сопровождать графа во Фландрию, потому что описание процветающего торгового города в «Персевале», увиденного глазами Гавэйна, напоминает и облик богатых фламандских (бельгийских) городов : «В том славном городе всегда/ Торгов и ярмарок страда...».