Редукция сюжета куртуазной любви в «Персевале» определила, вероятно, и своеобразную трактовку женских образов. Во-первых, отсутствует главная героиня, с которой было бы связано развитие сюжета. Женские персонажи, большей частью безымянные, встречаются лишь в эпизодах, и они могут быть разделены на группы, в зависимости от их функций. Самым необычным для романов Кретьена является образ матери-вдовы начиная с матери Персеваля. В заколдованном замке королевы Иджерны таких немало, и их общая участь – печаль и забвение. Вполне традиционны для рыцарского романа девицы-безвинные жертвы, терпящие поношения и бедствия. В «Персевале» немало рыцарей, которые, добиваясь любви дамы, оказываются агрессивными, ревнивыми и мстительными (де ла Ланд, Кламаде, Геганбрезиль). От таких некуртуазных поклонников несчастных девиц приходится защищать, чем занимаются и Персеваль, и Гавэйн. Но есть среди дам «Персеваля» обольстительницы, каковой в сущности является и Бланшефлер. Они сами предлагают рыцарю свою любовь, их не приходится завоевывать. В ранних романах Кретьена де Труа («Эрек и Энида», «Клижес») воспевалась супружеская любовь (Noble 1982). Но в «Персевале» такого сюжета, составлявшего их очарование, нет. Прекрасная Бланшефлер ведет себя не вполне куртуазно: сама приходит в покои спящего и ни о чем не подозревающего Персеваля, проводит с ним ночь. Действует она не вполне бескорыстно, и автор уличает ее в лукавстве: ей непременно нужен доблестный рыцарь, который освободил бы ее от домогательств Кламаде и защитил ее владения. Неопытный Персеваль действует по ее сценарию. Велика роль особ демонических, преследующих рыцарей своей ненавистью (уродливая девица, Гордячка из Логра). Они, этакие злые феи, одновременно выступают и в роли прорицательниц, обладая полным знанием о грядущих опасностях. Как справедливо заметил один из исследователей, женщины в «Персевале» играют определенную роль – «испытывают, удерживают или направляют рыцарей» (Marcale 1999:27). В любом случае отношения героя и дамы не составляют привычного для романов Кретьена куртуазного сюжета, что еще раз подчеркивает особую роль «Персеваля» в творчестве писателя.
В предшествующих романах Кретьен де Труа не то чтобы забывал о Боге (упоминания о религиозных праздниках, определенные речевые формулы в них неизменны и обязательны), но Бог оставался в них подразумеваемой абстракцией, выступал как синоним права и справедливости. Артуровское рыцарство представляло в этих романах, от «Эрека» до «Ивейна», сугубо светскую цивилизацию. Религиозные церемонии изображались как необходимая формальность, украшение социальной жизни, вроде обязательного явления артуровского двора в одном из замков на праздник Троицы. Ни одна религиозная идея не одушевляла рыцарские подвиги. «Персеваль» открыл совершенно новую перспективу куртуазного романа и самой рыцарской культуры. Возросло бы значение «Персеваля», если бы Кретьен успел его дописать? Стоит в этом усомниться. Если бы в романе до конца открылась тайна Грааля, то не пришлось бы эту тайну разгадывать усилиями всей мировой культуры.