Пропал в море, так говорила мама. Не погиб. Пропал в море.
Она бралась за любую работу, какая подвернется, вечерами ходила на занятия, чтобы получить диплом об окончании средней школы, и воспитывала меня сама. Она никогда не жаловалась и не выходила из себя. Ни разу. Но я знал, что я — трудный ребенок.
Наконец она вышла замуж за Гейба Ульяно, который был замечательным парнем в первые тридцать секунд нашего знакомства, а затем проявил себя во всей красе как первоклассный подонок. Когда я был ребенком, то прозвал его Вонючка Гейб. И действительно, от этого парня так и разило, как от подгоревшей пиццы с чесноком в тренировочных штанах.
Оба мы сделали жизнь мамы совершенно невыносимой. То, как Вонючка Гейб третировал ее, то, как мы с ним ладили… в общем, мое возвращение домой — хороший пример.
Я вошел в нашу квартирку, надеясь, что мама уже вернулась с работы. Вместо этого я застал в гостиной Вонючку Гейба, игравшего в покер со своими дружками. Телевизор орал на полную катушку. Чипсы и пивные банки были разбросаны по всему ковру.
Едва взглянув на меня, Гейб сказал, не вынимая сигары изо рта:
— Ну, вот ты и дома.
— А где мама?
— На работе, — ответил Гейб. — Деньжата есть? В этом был весь он. Никаких тебе: «С возвращением! Рад тебя видеть. Как жизнь?»
Гейб располнел. Он походил на моржа без клыков в одежде из магазина уцененных товаров. На голове у него было три волосины, которые он аккуратно зачесывал на лысый череп, как будто это его хоть сколько-нибудь красило.
Вообще-то он работал менеджером в супермаркете электроники в Квинсе, но почти все время торчал дома. Не пойму, почему его оттуда давным-давно не выставили. Он регулярно получал зарплату, тратя деньги на сигары, от которых меня воротило, и, конечно, на пиво. Пиво, пиво и пиво. Когда бы я ни оказался дома, он ждал, что я пополню его игровые фонды. Он называл это нашим «мужским секретом». Что в переводе означало: если я проболтаюсь маме, он устроит мне хорошую выволочку.
— Деньжат нет, — ответил я.
Гейб поднял сальные брови.
Он чуял деньги, как гончая, что удивительно, поскольку его собственный запах должен был перебивать все остальные.
— От автобусной остановки ты ехал на такси, — заявил он. — Возможно, заплатил двадцатку. Значит, шесть-семь баксов сдачи у тебя должны были остаться. Всякий, кто рассчитывает жить под этой крышей, должен вносить свою лепту. Верно я говорю, Эдди?
Эдди, управляющий многоквартирным домом, бросил на меня взгляд, в котором промелькнула симпатия.
— Да брось ты, Гейб, — сказал он. — Парень только приехал.
— Верно я говорю? — повторил Гейб.
Эдди нахмурился, уставившись на миску с посыпанными солью крендельками. Два остальных парня одновременно пукнули.
— Ладно, — сказал я и, вытащив из кармана смятые доллары, швырнул их на стол. — Надеюсь, ты проиграешь.
— Я тут кое-что про тебя слышал, умник, — крикнул он мне вслед. — Так что на твоем месте я не стал бы задирать нос.
Я изо всех сил захлопнул дверь в свою комнату, которая на самом деле была не моей. Пока я был в школе, Гейб устроил здесь свой «кабинет». В «кабинете» этом хранились разве что его старые автомобильные журналы, но зато он обожал рыться в моих вещах в кладовке, ставить свои грязные башмаки на мой подоконник и делать все, чтобы комната провоняла его мерзким одеколоном, сигарами и прокисшим пивом.
Я бросил чемодан на кровать. Дом, милый дом!
Запах Гейба был едва ли не хуже кошмаров про миссис Доддз или клацанья ножниц старой дамы, перерезавшей пряжу.
Но стоило мне подумать об этом, как я почувствовал слабость в коленях. Я вспомнил, как запаниковал Гроувер, как он заставил меня пообещать, что я не пойду домой без него. Неожиданно я весь похолодел. Я почувствовал, как кто-то — или что-то — наблюдает за мной прямо сейчас и, возможно, тяжело поднимается по лестнице, стуча длинными, жуткими когтями.
— Перси? — услышал я мамин голос.
Она открыла дверь спальни, и мои страхи моментально растаяли.
У меня могло подняться настроение только оттого, что мама просто вошла в комнату. Глаза ее искрились и меняли цвет в зависимости от освещения. Улыбка согревала, как теплое стеганое одеяло в холодную ночь. В маминых длинных каштановых волосах появилось несколько седых прядей, но я никогда не считал ее старой. Когда мама смотрела на меня, казалось, что она видит во мне одно только хорошее. Я никогда не слышал, чтобы она повышала голос и попрекнула кого-нибудь, даже Гейба.