Среди солдат наряду с белобородыми стариками прыгали мальчишки лет двенадцати; одной ротой командовал, очевидно, по наследству ребенок не старше 10 лет, едва поспевавший впереди тихо ковылявшей роты…»
Персидская кавалерия (сувари) являлась, по сути дела, иррегулярной, феодально-племенной. Ее основу составляли всадники из кочевых племен бахтиар, курдов, туркмен, лоров и других. Конными отрядами командовали ханы, подчиняясь по иерархической лестнице вождю (сардару) своего племени. Племенные же вожди далеко не всегда соглашались с тем, что ими кто-то еще должен командовать.
Личный состав шахской кавалерии в своем большинстве постоянной службы не нес, будучи в «бессрочном отпуске». Частью армейская конница командами находилась в распоряжении губернаторов останов.
Генерал-майор В.А. Косаговский, в 1894–1903 годах командир Персидской Казачьей Его Величества Шаха бригады, в силу своей должности занимался инспектированием кавалерии шахской армии. На описании одного иррегулярного конного полка, составленного из курдов-кочевников, собственноручно поставил следующую отметку:
«Небезопасны даже для своих. Совершенно к службе не пригодны».
Шахская артиллерия, довольно многочисленная для персидской армии, состояла из двух сотен давно устаревших орудий, преимущественно бронзовых, заряжаемых с дула. Таких пушек уже многие десятилетия не имела ни одна европейская армия. Орудийные расчеты на стрельбах откровенно «блистали» полной необученностью. То есть артиллерия персидской армии имела плачевное состояние даже в дни мирные.
Но при этом в тегеранском арсенале хранилось до 50 скорострельных полевых и горных орудий Шнейдер-Крезо, для которых не находилось обученных пушкарей. Эти орудия были закуплены еще шахом Музаффер-эд-Дином в Германии с полным боевым комплектом, зарядными ящиками и запасными частями. В столичном арсенале не нашлось специалиста-артиллериста, который смог бы разобраться с этим «вооружением».
Артиллерия и в Персии была привилегированным видом войск. Так, командир 4-орудийной артиллерийской батареи, стоявшей в порту Энзели, в 1907 году имел чин эмир-пенджа (генерал-майора). Он вошел в историю российско-персидских отношений тем, что за серьезный проступок в официальной церемонии был наказан большим числом ударов бамбуковыми палками по пяткам.
Проступок же его заключался в следующем. В том году к Энзели прибыл из Баку и встал на рейде русский миноносец. На следующий день после его прибытия был день тезоименитства Государыни Императрицы Александры Федоровны. По такому случаю командир эсминца произвел установленный салют из корабельного орудия.
Первые выстрелы произвели на жителей Энзели паническое впечатление. Одни на лодках по реке и по дороге бросились в близкий Решт, другие попрятались в укрытиях. Когда командир энзелийских береговых укреплений, имевший чин эмир-тумана (генерал-лейтенанта) разобрался, что к чему, то он приказал эмир-пенджу произвести ответный салют, то есть соблюсти все дипломатические тонкости в ходе визита военного корабля России в порт Персии.
Однако отсалютовать береговая батарея из четырех медных (!) пушек до конца не смогла. Оказалось, что порох отсырел и не воспламенялся. За подобный недосмотр эмир-туман приказал подвергнуть эмир-пенджа столь суровому физическому наказанию, как битье по пяткам.
О какой-то технической грамотности офицеров персидской армии говорить было трудно. Мамонтов в своих «Очерках», увидевших свет в Тифлисе, рассказывает о том, как по шахскому указу в Казачьей бригаде формировалась пулеметная команда. Инструктору капитану Ушакову было приказано получить четыре пулемета из столичного арсенала. Пулеметы стояли на артиллерийском складе, будучи поставлены на треноги:
«Капитан Ушаков… выбрал четыре, более приличных по виду и менее испорченных внутри, которые много лет пролежали в разбитых ящиках во дворе арсенала под открытым небом.
— Сэркар капитан, эти пулеметы брать нельзя, они испорчены. Возьмите лучше вот эти, — показал начальник арсенала на забракованные.
— Почему, ага?
— Механизм плохо работает… Вот, видите, орудие не поворачивается.
— А вы поверните ручку, — поднял капитан рукоять рассеивающего механизма.
Начальник арсенала слегка смутился…»
О боеспособности и дисциплинированности такой немалой армии всерьез говорить не приходилось, хотя к 1909 году ее состав исчислялся в 90—100 тысяч человек. «Регулярность» шахской армии, за исключением одной-единственной Казачьей бригады полковника Ляхова, была условной даже на бумаге.
…Мохаммед Али-шах правил совсем недолго — с 8 января 1907 года по 16 июля 1909 года. При нем Персидское государство впало в «удручающее» внутреннее расстройство, и шахская, правительственная власть своей устойчивости во многом была благодарна военному вмешательству России. Свидетельством тому были события мая — июня 1908 года.
Россия, взвесив все «за» и «против», пошла, не афишируя официально, на военную поддержку венценосного правителя соседнего государства. Вернее, на поддержку династии Каджаров, которой принадлежал персидский престол. То есть одна монархия пришла на помощь другой монархии.
Причин на то было достаточно много, и прежде всего исторических. После последней Русско-персидской (иранской) войны 1826–1828 годов, второй по счету в XIX столетии (первой была война 1804–1813 годов), и подписания Туркманчайского мирного договора отношения между двумя соседями стали складываться как нельзя лучше.
Подписанный 10 февраля 1828 года в Туркманчае, селении Южного Азербайджана, по дороге между Тавризом и Тегераном, мирный договор, по своей сути, действовал вплоть до 1918 года. Это касалось неприкосновенности линии государственной границы, взаимных торговых дел, российских консульств в Персии, мореплавания по Каспию, работы дипломатов в Тегеране.
Положения Туркманчайского договора, пусть и временные (секретные), в части, касательной для русских войск, действовали и в начале XX века. Шахское правительство их не оспаривало, а наоборот, использовало для определения статута экспедиционных войск России на персидской территории.
Это касалось отдельной Статьи IV к мирному договору между Россией и Персией, подписанной в Туркманчае в тот же день 10 августа 1828 года. Статья гласила следующее:
«Поскольку корпусу русской армии, который… временно оккупирует Азербайджан (Южный, Иранский. — А.Ш.), будет предоставлена неограниченная свобода расквартирования сообразно с удобствами или волей главнокомандующего русской армией на всей территории этой провинции, условлено, что персидские войска, все еще остающиеся в какой-либо части Азербайджана (Южного, Иранского. — А.Ш.), незамедлительно очистят ее и отступят во внутренние провинции Персии».
Следует заметить, что после Русско-иранской войны 1826–1828 годов Персия, пусть и не сразу, старалась держаться добрососедских отношений со своим гораздо более сильным во всех отношениях соседом. И Россия тоже стремилась к таким отношениям, взаимовыгодным для двух государств.
Такому взаимному стремлению не смогло помешать даже убийство в Тегеране в 1829 году российского посла А.С. Грибоедова, автора нашумевшей в то время комедии в стихах «Горе от ума». Император Николай I, по сути дела, оставил убийство опального писателя и разгром российского посольства в персидской столице без последствий, хотя в Европе ожидались «какие-то» карательные санкции и, вполне возможно, военные действия на пограничном Араксе.
Персидский же владыка, осознавший все возможные последствия такого злодейства в отношении полномочного посла Российской империи, поспешил отправить в Санкт-Петербург своего наследника. Тот, будучи милостиво принят при дворе, преподнес царствующему самодержавно Романову редкой красоты и стоимости сокровище — знаменитый алмаз «Шах», который и по сей день украшает Алмазный фонд Московского Кремля.
Как бы там ни было, Российская империя первой трети XIX столетия была заинтересована в мире и согласии с шахской Персией, в ее внутренней стабильности. Веских причин на то у нее после подписания Туркманчайского мирного договора, который оказался долговременным, было несколько.