— Что за варвар! — сказал я. — И дурак к тому же, сжечь собственный дворец! — Весть о падении Пер-сеполя уже дошла до нас.
— Говорят, он был пьян… Тебе не стоит выезжать надолго, Багоас, только потому, что царь занят на совете. Он может счесть твою свободу излишней, и это не принесет тебе добра.
— Я прошу прощения. Ну же, дай мне полотенце, тебе потребуется холодная вода.
Выжав для Бубакиса его полотенце, я сошел в зал прислуги. Мне хотелось услышать прибывшего посланника собственными ушами, пока ему еще не успела приесться история. Я едва не опоздал: те, кто уже слышал ее, все еще шушукались, рассказчика же столь усердно попотчевали вином, что он едва был способен открыть рот и тихонько подремывал на груде одеял. Зал наводняли дворцовые слуги и некоторые из воинов, отстоявшие ночную стражу.
— Был большой пир, и все они напились, — пояснил мне управляющий. — Какая-то шлюха из Афин умоляла Александра поджечь дворец, потому что Ксеркс некогда сжег греческие храмы. Первый факел Александр бросил сам.
— Но он же жил в нем!
— Где ж еще? Он разграбил весь город, едва взяв его.
Об этом я уже слышал.
— Но почему? Он ведь не грабил Вавилон. Или Сузы. — Признаться, я вспомнил о нескольких домах, которые был бы рад увидеть в пламени.
Седой воин, сотник, пояснил мне:
— А чего ж тут непонятного? Вавилон сдался. И Сузы. А в Персеполе гарнизон спасался бегством — вместо того, чтобы принести Александру ключи от города. Да они сами начали грабить собственный дворец, чтобы поменьше оставить врагу. Ни у кого не было времени прийти и сдаться, хотя бы для виду. К тому ж Александр сам заплатил своим воинам за взятие Вавилона, а потом и Суз. Но это ведь не то же самое… Два великих города пали, а солдаты не получили даже шанса на поживу. Войска не могут сдерживаться вечно.
Его громкий голос разбудил посланника. В суматохе пожара он украл двух лошадей из конюшен и теперь наслаждался важностью своих новостей, пока вино не сморило его окончательно.
— Нет, — сипло вымолвил он. — Это все греки. Царские рабы… Они вырвались на свободу и встретили Александра на дороге в город, четыре тысячи бывших рабов. Никто и подумать не мог, что их так много, пока они не собрались все вместе.
Голос его затих, и воин сказал мне:
— Не обращай внимания, пусть спит. Я расскажу тебе потом.
— Он плакал, увидев их. — Посланник рыгнул. — Один из них поведал мне… Ныне они все свободны — свободны и богаты. Александр собирался послать их домой, одарив деньгами, которых им хватит на первое время; но они не хотели, чтобы соплеменники видели их в таком состоянии. Они попросили его о земле, которую могли бы обрабатывать все вместе, ибо сами привыкли к виду друг друга. Вот, а потом он разозлился, как никогда, двинулся прямо в город и спустил своих людей с цепи. Только дворец оставил себе, а потом сжег и его.
Я вспомнил Сузы и греческих рабов, принадлежавших царскому ювелиру, культи их ног, клейменые и безносые лица. Четыре тысячи! Большинство, должно быть, жили там со дней царя Оха. Четыре тысячи! Я подумал о Бубакисе, оплакивавшем утерянную красоту… Едва ли он видел в Персеполе греческих рабов, а если и видел, то двоих-троих, не больше…
— Итак, — молвил воин, — вот вам и конец зимних торжеств. Когда-то я служил там; город останется со мной на всю жизнь… Что ж, война есть война. Помню, воевал я в Египте с Охом… — Насупившись, он умолк, но потом вскинул взгляд снова. — Не знаю, насколько пьян был Александр. Он разжег свой костер, когда уже был готов уходить.
Я понял, что он имеет в виду. Весна повсюду сменяла зиму. Но никакой воин не принимает всерьез догадливость евнухов.
— Он спалил дворец у себя за спиной. И знаешь, куда он двинется теперь? Сюда, куда же еще.
8
Поздней весной, когда с небес упал дождь, а по лощинам побежали бурые потоки, царь приказал отправить женщин на север. В Кардосии, за узким проходом Каспийских Врат, они окажутся в безопасности. Я помогал им рассаживаться по повозкам. Царских любимиц можно было различить с первого взгляда: их выдавал утомленный вид и тени под глазами. Даже после долгих прощаний многие не спешили сходить с крыши дворца, глазея им вслед.
Для простых солдат это не значило ровным счетом ничего, разве что их предводители завистливо вздыхали — их собственные женщины поплетутся за ними с увязанным в тюки имуществом за спиной, как солдатские жены делают испокон веку. Более привыкшие обходиться без помощи, чем изнеженные дамы из гаремов, многие из них шли за войском еще с Гавгамел.
Александр направился в Мидию. Казалось, он не слишком спешит, по пути ненадолго задерживаясь то здесь, то там. Мы тоже со дня на день ждали приказа сняться с места и двинуться на север, где нас обещали встретить войска кардосцев и скифов. Объединив силы, мы подождем Александра и поспорим с ним за право прохода в Гирканию. Так говорили. Поговаривали также, хоть и не столь громко, что, действуй Александр быстрее, мы сами бы устремились в Гирканию — и оттуда в Бактрию… «Служа великим, вверяй им судьбу свою». Я старался прожить каждый день так, как если бы он был последним.
Ясным утром новорожденного лета мы двинулись в путь. Там, где дорога сворачивала в холмы, я оглянулся, не останавливая коня, дабы сохранить в памяти сияние зари на золотых зубцах стен. «Прекрасный город, — думал я, — прощай, мы не встретимся больше». Знал бы я только!
Когда армия проходила через прятавшиеся в предгорьях деревушки, я приметил, сколь худы тамошние жители и сколь угрюмо они рассматривают нашу колонну. Да, здешний край слишком беден, чтобы долго кормить целую армию. И все же, когда мимо проезжал сам царь, они все падали ниц. Для них он был богом, высоко вознесшимся над деяниями своих слуг. Уже тысячу лет эта истина течет в наших жилах, неистребима она и во мне — хоть я и видел, из чего сотворены подобные боги.
Мы правили путь сквозь открытые голые холмы, под яркой синевою неба. Щебетали птицы. Конные воины пели по дороге: в основном то были бактрий-цы на своих приземистых косматых лошадках. Здесь, среди древних холмов, сложно было думать о мимолетности жизни.
Уже скоро, впрочем, их песни смолкли. Мы приближались к назначенному месту, где нас должны были ждать скифы. Они не высылали дозорных; кардосцев тоже не было видно. Наш собственный передовой отряд не нашел никаких признаков их лагерей. Царь рано подал знак к отдыху. За мною он не посылал, хоть женщин с нами уже не было. Возможно, моя оплошность в Экбатане истребила в нем желание; или, быть может, оно убывало само собой. Если так, мне стоит приготовиться принять на себя маленькие ежедневные обязанности простого евнуха при дворе. Будь мы сейчас в одном из царских дворцов, а не в пути, я вполне мог бы уже получить такой приказ.
Если только это случится со мною, думал я, непременно заведу любовника. Мне вспоминался Оромедон; он всегда излучал особый свет, и теперь, вспомнив о нем, я открыл источник этого света. У меня самого не было недостатка в предложениях, тайных, разумеется, ибо царя боялись, но мне все же давали знать, где мне следует рассчитывать на радость свидания.
Подобными глупостями тешат себя юные, коим их мимолетное счастье или горе всегда кажется вечным, пускай притом сами небеса грозят обрушиться на землю!
Через два дня, так и не оправдавшие наших ожиданий, мы сошли с северного тракта и свернули на проселочную тропу, приведшую нас к равнине, где мы рассчитывали увидеть лагерь скифов.
Мы были там уже около полудня; огромное поле, поросшее горным бурьяном да низким кустарником. Свой лагерь мы разбили там, где несколько чахлых деревьев клонились под ветром и слышалось поскуливание кроншнепов; меж камней то и дело шмыгали кролики. В остальном же я в жизни еще не видел такой безотрадной пустоты…
Тихо сгустилась ночная тьма. К вечернему шуму лагеря скоро привыкаешь; песни, гул бесед, редкие смешки или ссоры, приказы, стук котелков. Сегодняшней же ночью — лишь ровное бормотание, похожее на тихий скрип мельничных колес, вращаемых речным потоком. Оно все не хотело прекращаться, и я так наконец и заснул под его размеренное гудение.