Фон едва слышно хмыкнул и положил ей на лоб холодную и очень узкую ладонь, как будто хотел проверить температуру или успокоить. Девушка удивилась, но и только. Мало ли что ему там надо. Ей сейчас казалось, что даже полезь ей кто-нибудь под юбку, она бы не отреагировала. А Фон, естественно, вообще никуда дальше ей и не полезет… Или она о нём чего-то не знает? А какая разница… Вообще-то, может быть, не стоило (было глупо) ей думать о таких вещах с его стороны после одного-единственного лёгкого касания. Но трогать чужие лица просто так как-то не принято, наверное. А ещё Тсунаёши совершенно не привыкла к тому, чтобы к ней кто-то прикасался с такой лаской и аккуратностью. Но какая разница. Даже если он тут признаваться в любви ей кинется, она никак не отреагирует. Ведь это ей совершенно не нужно.
…Но отреагировать пришлось. Потому что как-то незаметно и странно она почувствовала в себе силы на что-то неизвестное, но однозначно очень хорошее, бодрость, радость, какую-то незнакомую, но точно очень нужную энергию, стало очень хорошо, приятно, девушке показалось, что это почти-почти можно назвать счастьем. Тсуна сначала не понимала, откуда это всё, столь давно и надёжно забытое, в ней сейчас взялось, незаметно прокралось в её душу. Это было похоже на ощущения от пламени, но ярче, нежнее и вместе с тем холоднее. Девушке подумалось, что она, возможно, всегда хотела сама себя обжечь. Потом она догадалась. И после этого уже открыть глаза захотелось очень сильно, равно как и спросить Фона, что он делает, как и зачем. Ей даже стало действительно интересно, как. Впервые за долгое время.
Она и открыла.
Но только вот со вторым пунктом вышло немного сложнее. Фон сидел над ней сосредоточенный, очень серьёзный, и вместе с тем как-то умудрялся выглядеть величественно и отстранённо. Это и ещё нежелание мешать несколько охладили её пыл, да и переставать испытывать это приятное чувство ей совершенно не хотелось. Впрочем, вскоре Фон сам решил, что этого достаточно, ну, или ему надоело, или он просто устал. Он отнял руку, открыл глаза и внимательно посмотрел на Тсунаёши. Тут девушка вспомнила, что неплохо бы всё-таки поздороваться.
— Доброе утро, — ответила она на приветствие, прозвучавшее, казалось, много тысяч лет назад. Запнулась. Задумалась. Вздохнула. — Спасибо.
Фон устало покачал головой.
— От тебя — уж точно не за что. Как ты себя чувствуешь?
— Нормально.
Привычный, уже въевшийся в язык и губы, почти рефлекторный уже ответ сейчас даже не показался чем-то неправильным и лживым.
Фон тоже явно подумал про фальшивую однообразность подобных ответов, критически вгляделся в её лицо, как будто размышляя, имеет ли она право вообще произносить такие вещи, нахмурился, но ничего про это не сказал.
— Ты давно пришла в себя?
— Не очень, — ответила девушка, потому что не знала, как именно ей следует отвечать. «Давно» — это успела ли она подслушать, или не лежит ли она так с самого утра, ведь сейчас, кажется, уже почти полдень?
Фон кивнул чему-то своему.
— Понятно. Тебе что-нибудь нужно?
Многое ли она успела подслушать, не уточнил. Или ей таким образом предлагалось спросить, зачем она ему нужна, или, к примеру, с кем это он разговаривал? И что ей вообще может быть нужно?
— Нет, спасибо.
— Точно?
— Точно.
— Хорошо. Тогда отдыхай, лучше поспи ещё немного. Врачи и охранники выполнят любую твою просьбу и ответят на любой вопрос, в рамках разумного, разумеется. Я загляну к тебе вечером, если ты не против.
Тсуна не очень понимала, как она может ему чего-то там запретить, но чувствовала, что это не безотказное утверждение, а вполне реальный вопрос. Фон просил у неё разрешения. Да ещё и продолжал внимательно наблюдать за ней. Пришлось кивнуть.
— Спасибо, — сказал он. — Поспи.
Встал и ушёл. Тсунаёши даже не знала, что ему на это ответить.
Ни вопроса о том, что она успела услышать. Ни попытки её отругать. Ни тех глупых вопросов, которые обычно задают спасённым самоубийцам (Тсуна не знала, какие вопросы обычно задают спасённым самоубийцам, но точно знала, что очень глупые, и догадывалась, что это что-то вроде «зачем», «почему», «ты подумала хотя бы о том, каково будет твои близким», «как ты до этого вообще додумалась», «как ты к этому пришла», «что подумают твои родители»). Фон, конечно, однозначно выше всего этого, но хоть «почему» он же мог спросить?
Или ему не надо?
А, точно. Ему же не надо.
Какое счастье.
А вот она сама точно хороша. Ни «где я», ни «как я сюда попала», ни «кто меня спас». Как много незаданных вопросов…
А может, ей тоже побыть «выше этого»?
========== Часть 4 ==========
Сначала Тсунаёши думала, что заснуть после того, что Фон ей сделал, она не сможет, но потом заснула незаметно для себя. На этот раз ей даже снился сон, причём цветной. Такого давно не было. Проснувшись, девушка не смогла его вспомнить, но там точно были драконы, красные, золотые, белые и чёрные, у них были мудрые золотые глаза и вместо сказочного пламени они извергали лепестки цветов. Ещё она куда-то шла, видела большую реку и каких-то девушек на набережной, деревья, парк, горы. Во сне она потом куда-то долго шла, пришла к морю и увидела там большой корабль в персиковых цветочках — сначала он был просто ими разрисован, потом она поднялась на палубу и обнаружила, что там были горшки с деревьями. Почему-то Тсуна знала, что это персиковые деревья, хотя цветки на них были оранжевые, а у персиковых должны быть жёлтые. Корабль был большой и плоский, на нём стояли самолёты, и Тсуна решила, что это авианосец. Он куда-то поплыл, Тсунаёши смотрела на бескрайнее море и чему-то радовалась. Потом было что-то ещё, но она этого уже не помнила. Было красиво и очень приятно. Девушка проснулась и очень удивилась: таких ярких снов ей не снилось, наверное, вообще никогда. Но может, конечно, она просто забыла.
Когда она проснулась, был ещё явно не вечер, но к нему было близко. Тсуна сначала подумала, что скоро, наверное, к ней снова придёт Фон, и надо опять подумать, что ему говорить и о чём спрашивать, как себя вообще вести и как себя может повести он, но потом нашла на стенке палаты часы и решила, что полшестого — это ещё не вечер. Или не совсем вечер. Что для Фона «вечер» она знать не могла, но вряд ли он подразумевал под этим словом время столь раннее. Он же из триады. У него дела.
И вскоре Тсуна поплатилась за свою гордость и стеснительность, или что там ещё ей могло помешать ответить положительно на вопрос, нужно ли ей что-нибудь. Потому что за время пустого лежанья она успела много раз осмотреть палату, к особой радости и смутному беспокойству (Реборн, конечно, хорошо учил, но вдруг?) не нашла камер, даже скрытых, зато нашла, что лампы были абсолютно новые, а окна — свежевымытые. Как будто до неё тут кто-то важный лежал. Ещё она успела продумать штук семь-восемь различных вариантов разговора с Фоном, сама поражаясь своей энергичности, но потом желанье о чём-то думать постепенно стало сходить на нет. Когда к ней в палату вошла пожилая медсестра с недовольно-осуждающим взглядом и сказала ей выпить какие-то таблетки, девушка уже ничего не хотела. Таблетки пить тоже, но спорить не хотела ещё больше, поэтому выпила. Потом подумала, что неплохо бы попросить снотворное, но женщина уже ушла. Насчёт исполнения любой прихоти стоит только позвать… не верилось ей в это. Совсем. Ведь Фону это точно было незачем.
Когда Фон наконец пришёл, Тсунаёши всё-таки задремала. Он разбудил, тоже сунул какие-то таблетки. И Тсуна снова выпила, снова не желая этого и не понимая, зачем они ей вообще нужны. Руки даже не болели, больше повреждений у неё не было, да и не таблетками это всё лечат.