Однажды вечером все наше семейство сидело в зале, за чаем. Я притаился в углу: верный признак, что готовил какую-нибудь шалость (а я действительно насыпал в то время пороху в бабушкину табакерку), когда старушка сказала матушке:
- Белла, неужели мальчишка никогда не будет ходить в школу? Он совсем пропадет.
- Отчего же он пропадет? - спросила тетушка Милли. - Неужели от того, что не пойдет в школу?
- Молчи, Милли; ты так же избалована, как он, - отвечала бабушка. Мальчики никогда не пропадают от воспитания, а девушки очень часто.
Думала ли матушка, что это относилось к ней, - не знаю; но она поспешно отвечала:
- Вы, кажется, не можете жаловаться на мое воспитание, матушка; иначе вы не были бы здесь.
- Правда, Белла, - отвечала бабушка, - но вспомни, что ты никогда бы и не подумала выйти за солдата, - за простого солдата, когда твоя сестра метит на офицера. Да, - продолжала старушка, перестав вязать чулок и смотря на дочь, и подхватить одного, если сумеет: поручика Флета не выживешь из лавки. (Бабушка в эту минуту дала мне случай положить на место ее табакерку; и заметив, что она уронила на пол вязальную иголку, я поднял ее и воткнул сзади в ее платье, так что она не могла видеть).
- Я слышала, что мистер Флет очень хорошей фамилии, - продолжала бабушка.
- И большой дурак, - прервала матушка. - Я уверена, что Милли не обращает на него внимания.
- Он офицер, - отвечала бабушка, - не простой солдат.
- Право, матушка, для меня лучше мой простой солдат, потому что я делаю из него, что хочу; если он солдат, то я его командир и буду им, пока жива.
- Полно, полно, Белла, зачем вспоминать старое; но мальчика надо отдать в школу. Ах, я уронила иголку!
Бабушка встала и вертелась кругом, ища иголку, которую, странно сказать, никак не могла найти. Она открыла табакерку и понюхала табаку, чтобы прочистить зрение.
- Что это сделалось с моим табаком, и где иголка? Персиваль, что ты сидишь в углу; поищи мою иголку.
Я счел нужным повиноваться и очень прилежно начал искать. Встретив взгляд тетушки Милли, я показал ей на иголку, торчавшую из бабушкиного платья, и потом опять стал на колени, между тем как тетушка зажимала рот платком, чтобы не смеяться.
Через минуту Бен сначала тихо постучал в дверь и потом отворил ее и вошел. В это время все офицеры обедали, и лавка была пуста.
- Тебе нужно будет взять три связки книг, - сказала матушка, - но еще будет время; возьми чай и пей в кухне.
- Нет ли у тебя шиллинга, Белла? - сказал Бен со своим обыкновенным спокойствием.
- Возьми вот шиллинг, Бен, - отвечала матушка, - но не пей так много пива.
- Боже мой, что сделалось с моей иголкой? - вскричала бабушка, оборачиваясь.
- Вот она, - сказал Бен, заметя ее в бабушкином платье. - Я уверен, что это работа Персиваля.
Бабушка взяла иголку от Бена и потом обратилась ко мне:
- Негодный мальчишка, так это ты воткнул сюда иголку? А сам как будто ищет ее. Ты пойдешь в школу, сударь, пойдешь непременно!
- Вы сказали иголка, бабушка, я и искал иголку. Вы не говорили о вязальной спице; я бы мог сказать вам, где она была.
- Да, конечно, кто спрятал, тот может найти; ты идешь в школу, или я не остаюсь здесь в доме.
Бен взял свой чай и вышел из комнаты. Он хорошо знал дисциплину и вне казарм.
- Я пойду в кухню к отцу, - вскричал я.
- Нет, не пойдешь, негодный мальчик, - сказала матушка. - В кухне не твое место, и если я езде услышу, что ты куришь трубку...
- Капитан Бриджмен курит, - отвечал я.
- Да, он курит, а ты не должен курить.
- Поди, поди сюда, дружок, - сказала бабушка, открыв табакерку и держа ее в одной руке. - Что ты сделал с моим табаком?
- Помилуйте, бабушка, трогал ли я сегодня вашу табакерку?
- Почему мне знать? У тебя руки, как крючки, верно, ты трогал; мне бы только хотелось поймать тебя. Я насыпала поутру свежего табаку.
- Может быть, в лавке ошиблись, - сказала тетушка Милли, - это часто случается.
- Не знаю, надо переменить; я не могу этого нюхать.
- Бросьте в огонь, бабушка, - сказал я, - а я сбегаю с табакеркой в лавку и снова насыплю полную.
- Да, больше нечего делать, - отвечала старуха и, подойдя к камину, высыпала табак на уголья. Вдруг последовал взрыв, и масса дыма хлынула ей в лицо; чепчик вспыхнул, очки упали с носа, и лицо почернело, как у трубочиста. Старушка вскрикнула и отскочила назад; но, наткнувшись на стул, на котором сидела, поймала меня и всею своею тяжестью упала на меня. Я только что собирался ускользнуть во время тревоги, потому что матушка и Милли также испугались, как увидел себя почти задушенным тяжестью своей бесчувственной бабушки, а она, как я уже говорил, была огромная и тучная женщина. Будь я в другом положении, я не столько бы страдал, но, к несчастью, я упал прямо на спину и лежал кверху лицом, которое давила широчайшая часть тела старушки; она приплюснула мой нос, и дыхание мое остановилось. Не знаю, долго ли осталась бы бабушка в таком положении; быть может, она бы и совсем задушила меня, если бы я не употребил в дело свои зубы. Я укусил ее сквозь платье, почти задыхаясь, стиснув зубы с судорожным усилием. Бабушка, чувствуя ужасную боль, скатилась на бок, и тогда матушка и тетушка, думавшие, что я убежал из комнаты, нашли меня без чувств, с посиневшим лицом. Они подбежали ко мне, но я все еще не мог разжать зубов; чистый воздух и холодная вода привели меня в чувство, и меня положили на софу в совершенном изнеможении. Бабушка не так счастливо отделалась; она несколько дней не могла сидеть на кресле без подушек, и хотя меня бранили немного, но старушка получила явное ко мне отвращение, матушка молчала, а тетушка сделалась не так весела, как прежде. Все это предвещало что-то недоброе. Через несколько дней я узнал свою судьбу. В одно прекрасное утро, в понедельник, Бен пришел необыкновенно рано; мне надели на голову шапку, на плечи накинули плащ, Бен схватил меня за руку, в другую взял закрытую корзину и повел меня, как овцу на заклание. Когда я уходил, в глазах тетушки Милли были слезы, матушка была печальна, а бабушка даже сквозь очки не могла скрыть своей радости. Дело в том, что бабушка восторжествовала, и меня вели в школу.