Вот над ним, беззащитным с воздуха — о маскировке пехота и думать позабыла, — Костя Першилин и заметил однажды белый планер. На проверенно спокойном маршруте неожиданность подстерегала его — новичка, только-только прибывшего по замене в Группу войск.
— Командир, — плеснул в наушники бодрый голос Мельникова, отвлекая от воспоминаний, — чуток прибери обороты. Ветерком подносит, выйдем на точку раньше расчетного. А там вдруг не ждут?
И, поймав, как кошку за хвост, мотивчик известной детской песенки, Женька изобразил писклявым голосом:
— Может, мы обидели кого случайно, сбросив восемнадцать мегатонн…
— Распелся. — Костя чуть прибрал обороты. — Попади хотя бы «сотками».
— Будь спок, командир. Вложу тютелька в тютельку. От двух бортов в угол. Хотя «соткой» попасть труднее, чем мегатонной. Мне так кажется.
— А ты мог бы и мегатонной? — неожиданно подал голос Бородин. И было в голосе исполнительного, чуть восторженного лейтенанта нечто такое, что Мельников живо обернулся. Филиппок, как воробей на жердочке, нахохлился между креслами командира и летчика-штурмана. Над его головой подрагивал от вибрирующего грохота движков треугольный вымпел — мандат на выполнение полета за капитана Прокопова.
— Мегатонную наш конек-горбунок не вытянет, — спокойно ответил Мельников. — Вот единственная причина.
— И, — Бородин повел было рукой, ею не завершил движение, ограниченный теснотой кабины, — не жалко будет всего этого?
Химкомбинат — да и он поддымливал аккуратно, белым дымком — канул за хвостовой балкой, и с высоты в прозрачном утреннем воздухе было видно далеко окрест.
За лобовым остеклением кабины проплывал на диво ухоженный мир. Ухоженными были крестьянские усадьбы под красными черепичными крышами, поля, окаймляющие автостраду, и сама автострада. Шестиполосная, она живо напоминала необозримую взлетно-посадочную полосу, по которой мчались разномастные, разнофасонные автомобили, готовые вот-вот взлететь в воздух от избыточной своей скорости, и не случайно многие снабжены антикрылом. Мчалась, летела, спешила Европа, посверкивая солнечными зайчиками от блескучих хрома и никеля в облицовке японских, американских и собственного производства автомобилей.
Радуя глаз, оставляло увиденное на душе грусть-печаль. Ясное дело, счастье не только в этих сверхмощных и шикарных автомобилях, автострадах шестиполосных. Но вот что обидно до жути: чем мы хуже этих нами же битых европейцев? Могли бы жить не хуже. Страна — богатая, народ — талантливый. Так в чем беда?
Беда одна, беда уже нескольких поколений — никак не повезет на командира экипажа. Вот и получается, как в той песенке фронтовых лет: «Мы летим, ковыляя во мгле…»
Но подобные мысли слишком далеко могли завести, как и предшествующий разговор с Мельниковым.
— Экипаж! — чуть напряг Першилин голос, и ларинги теснее обжали горло. — Разговорчики! Соблюдаем дисциплину радиообмена.
Старый прием, известная лазейка: когда не знаешь, что сказать, смело повышай голос. Костя был недоволен собой. Но боевая машина — не трибуна для упражнений в словоблудии.
Першилин отпустил подпружиненную тангенту переговорного устройства. Каков, однако, Бородин! Впрочем, что удивительного? Взрослея, парень приобретает собственное мнение о мире, который столь стремительно меняется. Ведь и сам Костя смотрел вокруг иными глазами, когда засек белый планер, возвращаясь на аэродром из полета в зону.
И тоже было в зените лето, и небосклон, дочиста отмытый грибным дождем, уже отшумевшим, чуть подсинили первые сумерки. В легком воздухе планер парил диковинной белой птицей, рождая у Кости ощущение праздника.
Праздник длился недолго. На лаковом фюзеляже была голова орла — опознавательный знак дислоцированного рядышком — по ту сторону границы — авиационного соединения НАТО. На мгновение холодком обожгла мысль: не сам ли он, недавно прибывший по замене молодой командир экипажа, потерял ориентировку и залетел на чужую территорию?
С ним был штурман, служивший в Группе не первый год. Он отсек сомнения и кивнул Першилину на обтекаемые гондолы под крыльями планера. Почудился даже высверк линз, блеск мощных объективов. А внизу учебный центр Группы войск, да и аэродром недалеко.
Костя сжал зубы. Крепко сцепил, словно было между зубами лезвие ножа, с которым ему сейчас лезть на абордаж. Ничего другого не оставалось, между прочим: в гнездах незаряженных НУРСами блоков беспечно посвистывал ветер.