Он не был честолюбив в прямом смысле этого слова. Но пребывал в абсолютной уверенности, что, если будет работать по двадцать часов в сутки, у его личного дьявола не останется никаких шансов.
В восемь часов он сделал первый за этот день звонок. В восемь тридцать он уехал на работу, даже не вспомнив о том, что жена так и не вышла его проводить.
Встреча была назначена на пять часов, а к трем в агентстве “Юнион” началась тихая паника. С утра все уже поняли – что-то происходит. Солнцева сидела в кабинете у Приходченко с десяти часов. Скворцов, приехавший, по своему обыкновению, позже всех, тоже сразу отправился туда. Даже разделся прямо в приемной генерального. Секретарша Ира знала по опыту, что это очень плохой признак. Без остановки они пили кофе и курили, хотя, как правило, Приходченко не любил, когда чужие курят в его кабинете, да еще так много. Явно происходило что-то непонятное и оттого пугающее.
В середине дня слухи о новом, невиданном заказе просочились из района приемной генерального, и предположения высказывались одно другого невероятней. Самая близкая к Катерине сотрудница Людочка Кулагина, прозванная, естественно, Милочкой, утверждала, что они теперь “будут делать рекламу самому Чубайсу”. Саша Андреев и Миша Гордеев, великие сборщики информации, осторожно помалкивали и многозначительно переглядывались. Большинство остальных шатались по кабинетам в надежде выудить информацию или услышать что-нибудь, что можно будет как-нибудь истолковать. В общем, никто не работал.
Из “Коммерсанта” позвонил знакомый журналист и спросил, правда ли, что они заключили договор с Газпромом, после чего шушуканье усилилось раз в десять.
Все сотрудники не слишком большого, но вполне процветающего агентства по связям с общественностью “Юнион” понимали, что новые заказчики, пожелавшие сделать себе “общественное лицо”, – это работа, зарплата, стабильность и надежды на спокойное будущее. Большинство сотрудников перешли сюда вслед за Приходченко из умирающего ТАСС, и второй раз проходить через смерть целой структуры, в которой все так или иначе работали и были объединены хотя бы видимостью общего дела, никому не хотелось. Поэтому за “Юнион” болели все, и даже не слишком трудолюбивые сотрудники. С другой стороны, новые заказы – это всегда нервотрепка, недовольство начальства медленно соображающими подчиненными, работа по вечерам и выходным, командировки, выяснение отношений… То ли дело, когда работа идет по накатанным рельсам, телефон почти не звонит, рядом закипает чайник, а в компьютере новая космическая игрушка!
В два часа Приходченко объявил через секретаршу, что в семь будет собрание, и попросил никого не расходиться. В четыре все имеющиеся в “Юнионе” начальники – Приходченко, Скворцов и Солнцева – отбыли на приходченковском “Вольво” в неизвестном направлении.
Шофер Гриша Иванников смерть как хотел послушать, из-за чего весь сыр-бор, но все трое молчали. Как обычно, шофер Гриша был самый осведомленный человек в конторе. Он знал о начальнике все. Где был, во сколько ушел, что ел и сколько пил. Любопытные Гришины уши слышали очень много, но умная Гришина голова держала рот на замке. Приходченко доверял Грише целиком и полностью, и тот доверие оправдывал. Правда, иногда Олег все же ездил один, без шофера. Не так уж часто, но вполне достаточно для того, чтобы какая-то часть его жизни оставалась для Гриши неизвестной. Гриша, как и все остальные, про нового клиента уже прослышал и мечтал первым узнать, кто это.
– Все-таки это ерунда какая-то, – вдруг сказала с заднего сиденья Солнцева, – мы не вытянем политическую кампанию. Мы только потеряем репутацию и вообще останемся на бобах. Черт, ну почему вы так хотите его денег!
– Потому что их очень много, – равнодушно ответил Скворцов, глядя в газету. Гриша еще двадцать минут назад в зеркало заднего вида заметил, что страницы Скворцов не переворачивает.