Ощущение храма – вот что вдруг пришло в голову Дону. На улице Хуан Корф царило торжественное ощущение храма. Собственно, слабое подобие этого, вспомнил Дон, он уже испытывал на Хуан Корф, правда, в далеком детстве. Здесь было что-то еще, недавнее… ну, конечно же!
Дон остановился. С ним, осененные, видимо, той же мыслью, остановились и другие доны, только Фальцетти, безутешно скрививший физиономию, прошагал еще несколько шагов, прежде чем с удивлением заметил неожиданную остановку других.
Конечно же, то самое ощущение единства всех донов города! Слабый след, правда, еле напоминающий то, что совсем недавно им пришлось испытать. Взгляд Дона случайно мазнул по одной из небольших групп (четыре молодых парня, взявшихся за руки, вслушивающихся, все четверо неуловимо похожи между собой), и он понял, что «запах» кси-шока исходит именно от них. Ему захотелось подойти к ним, так же взять их за руки… и забыть к чертовой матери обо всем остальном.
Но, конечно, нельзя. Конечно и увы.
Он тряхнул головой, отгоняя кси-шоковое наваждение, и неожиданно обратил внимание еще на одну странность – на Хуан Корф не было ни одного сумасшедшего ребенка. Мелькнула слабая, дурацкая надежда: «Может быть, только мой сын свихнулся, а у остальных все в порядке?»
Нет. Жалко, но нет. Другие доны, которые присоединились к его «хвосту» позже, видели сумасшедших детей, а вот детей в здравом уме не видели.
– Послушай, парень! – позвал он молодого дона, того самого, которого они в самом начале встретили вместе со стариком. – Ты знаешь, как тебя зовут?
– Откуда?
Парень нравился Дону. Он чувствовал, что со временем тот меняется меньше других, что он больше дон, чем другие, что это его устраивает.
– Чем помочь? Приказывай, ты падишах, не я.
– Эти сумасшедшие ребятишки, с ними как-то надо решить. Надо их всех собрать и показать Врачам моторолы.
При мысли о том, что у моторолы придется что-то просить, оба недовольно скривились.
– А потом их надо будет куда-то устроить. Что-нибудь вроде приюта. Даже не знаю, есть ли такое в Париже‐100. Ты не смог бы как-то все это организовать? У меня на детишек просто не будет времени. А не делать этого нельзя.
– Да, конечно, – согласился парень. – Я… но почему я? Наверное, правильнее будет какой-нибудь женщине поручить?
– Вот и поручи. У нас-то под рукой ни одной женщины нет.
– Кроме Джосики, – продолжили они хором и одинаково скупо усмехнулись.
– Ладно. Посмотрю, что можно сделать. А ты пока за стариком моим присмотри. Похоже, в прошлой жизни мы большими друзьями были, – сказал парень.
– Для старика у меня тоже дело найдется. Где он, кстати?
– Сзади.
– Позовешь?
В отличие от своего молодого приятеля, старик знал, что его зовут Теодор Глясс, младший экологический прокурор. Целая пачка визиток мягкого камня в нагрудном кармане короткого кожаного пальто.
– Теодор, ты свой возраст чувствуешь?
– Вроде нет. Бурлю энергией, как подросток. Очень за здоровьем следил. Никаких сомнений. Не вылезал от Врачей. В этом, знаешь, есть свои плюсы.
– Тогда дело к тебе.
Теодор Глясс, действительно очень бодрый вековой старикан, посерьезнел. Это был, конечно же, дон, но с какой-то очень здоровой, моторной и притягательной примесью. «Наверное, – подумал Дон, – в „прошлой жизни“ он очень яркой личностью слыл».
– Давай.
– Ты можешь от моего имени – это очень важно, чтобы от моего имени – разослать по городу людей, чтобы всех, кто захочет, к Наслаждениям звали? Полагаю, нам понадобится как можно больше людей.
– Уже зову.
Глясс исчез.
Наконец, они подошли к Дворцу Зеленых наслаждений. Тот был, естественно, погружен во тьму, и даже фонари на аллее, ведущей к парадному крыльцу, не горели.
Происхождение этого дурацкого названия – Дворец Зеленых наслаждений – неизвестно. Относится оно к самым первым годам Парижа‐100, когда он очень недолгое время назывался Мэлларией по имени какого-то чудака, о котором никто сейчас и не помнит, и наверняка принадлежал какому-нибудь доморощенному остроумцу, на беду окружающим, облаченному достаточной властью. На самом деле в Наслаждениях (так для краткости называли Дворец стопарижане) никакими наслаждениями – ни зелеными, ни розовыми, ни желто-голубыми – даже не пахло. Здесь редко употребляли веселящие напитки и блюда, даже самое легкое нарко никогда не проникало сюда. Во всяком случае, официально.