— Да. Но это совершенно не похоже на то, что вы писали раньше. — Анита вздохнула, встала и начала убирать тарелки. — Начнёте прямо сейчас?
Тим торопливо вытер бинтами выступившие слёзы вдохновения и кивнул:
— Да. Прямо сейчас.
Он стиснул биди зубами, глубоко вдохнул дым и сел за стол.
Ему снова было о чём писать. Он снова мог вернуться к своему персонажу.
И это было потрясающе.
***
За годы службы под начальством Кейт Коннер ни разу не брал выходной. Он никогда не прогуливал. И никогда не опаздывал больше, чем на двадцать минут.
Но за последние месяцы всё кардинально изменилось. И в его жизни начался период опозданий и прогулов.
С тех пор, как он очнулся в центре Метрополиса, прошло две недели. Коннер старался, как мог, влиться в свой обычный режим жизни. Голос молчал или, может, говорил только когда Коннер спал и слышать его не мог.
Но жизнь не налаживалась. Коннер чувствовал себя разбитым. Ему становилось лучше, только когда он усаживался на скамейку у суда, откинув назад голову и подставив лицо солнцу. Он, кажется, даже задремать так мог.
Спать ему хотелось постоянно. Под глазами залегли тёмные тени такого оттенка, что это напугало даже Кейт. Испуг её был так силён, что она не придумала ничего лучше, кроме как заставить Коннера взять официальный отгул и просто отоспаться.
Так что собираясь лечь спать во вторник, Коннер не стал заводить будильник (услышав про участь его часов, Кейт пошла в сувенирную лавку и принесла древний будильник с колоколом) и улёгся в кровать, твёрдо намереваясь проспать до вечера.
Но проснулся он в полдень. Тело ныло так, будто он всю ночь провёл в тренажёрном зале. Зудели костяшки пальцев. Глаза щипало.
Коннер поднялся, принял тёплый душ и выпил горячего чаю, задёрнул шторы на окнах, чтобы спальня погрузилась в серый полумрак, и снова вернулся в кровать. Завернувшись в одеяло, он предпринял ещё одну попытку уснуть.
Неудачную.
Коннер ворочался до двух часов дня. Время тянулось медленно, неторопливо, будто удав, медленно усиливающий хватку.
Коннер сел на кровати и потёр лицо. Он не мог спать. Хотел, но не мог. Тело отказывалось расслабляться.
Захватив одеяло, Коннер перебрался в гостиную, устроился кое-как на диване, уложив голову на подлокотник, и принялся беспорядочно переключать каналы, не в силах выбрать, что его больше не интересует: жизнь антилоп в степи, постановочный реслинг с драмой, старая как мир экранизация «Поющих в терновнике» или магазин на диване. Мир будто издевался над ним, и в дневном эфире не было ничего такого, от чего не хотелось бы завыть от тоски.
Ну, по крайней мере, он так думал. Пока он не услышал голос снова. Голос произнёс всего одну фразу, словно вырванную из контекста:
Он понял, что мир его отторгает.
Коннер поморщился и собрался было приподняться на локте, но не успел.
Зазвенели стёкла, затрещала, разваливаясь, стена, и прямо на него с улицы вылетела огромная строительная гиря. Коннер успел охнуть, податься вперёд и, сам того не заметив, обхватил её руками, перехватил, стиснул, будто обнимая, лишь бы она не сломала больше ничего. Серо-жёлтый свет солнца ворвался в комнату через проделанную гирей дыру, и Коннер сощурился, разжал руки и поскорее заслонил глаза.
Только через полминуты он смог рассмотреть силуэт крана. Дверь кабины приоткрылась, и оттуда высунулся водитель в каске и ярко-оранжевом дутом жилете.
— Мужик, ты чего, совсем больной? — заорал он. Коннер удивлённо моргнул. — Ты какого хера делаешь в доме на снос?
— Но этот дом не собирались сносить. — Коннер перевёл взгляд на гирю и наконец увидел, что она скомкана, как бумажный шарик.
И сделал это он сам, собственными руками. А крановщик ещё просто не заметил.
— Как не собирались? — Крановщик захлопнул дверь и начал рыться в карманах жилетки. Потом снова высунулся из кабины: — А это какой номер дома?
— Пятый. — Коннер закутался в одеяло и подошёл к самой дыре. Наступил голыми ступнями на цементную крошку.
— Бля, прости, мужик, — выругался крановщик. — Я седьмой приехал ломать. — Он снова скрылся в кабине и начал разворачивать кран.
Коннер уныло посмотрел на него, затем вниз, затем приготовился шагнуть. Для себя он решил так: раз его жизнь превратилась в такой невыносимый цирк, то будет не очень жалко, если он расшибётся. Может, никто не заплачет даже, кроме, может, Рокси. А если то, на что ему намекает мир — правда…
Не успев додумать, он повис в воздухе. А потом, пока его не успели заметить, Коннер рванул ввысь и вперёд, как будто делал это каждый день.
Но он ведь и правда делал это каждый день? Каждый день взмывал к небесам, каждый день набирал скорость света, каждый день комкал железо. Он вспомнил, как языки огня не могли причинить ему вред, как от груди отскакивали пули. Как он ломал ножи, просто взяв их в кулак, как ловил падающих.
Теперь Коннер вспоминал. Вспоминал свой красный плащ, вспоминал лица людей, которых спас. Это было похоже на просветление. Прозрение. И это было страшно.
Он действительно не был обычным человеком.
Он остановился только у заброшенной часовой башни в одном из самых нелюдимых и опасных районов города. Присел на короткую стрелку, навсегда застывшую напротив тройки на циферблате, и уставился на город под собой.
Мир пугал, потому что оказался гораздо больше, чем Коннер когда-либо себе представлял.
А ещё голос мог оказаться прав. А это значило бы, что мир его отторгал.
***
Тим замер, пробегаясь по словам на странице снова и снова. Запустил руки в волосы, подался вперёд, почти ткнувшись носом в листок. Зажмурился, отпустил волосы, вырвал лист из держателя, скомкал и раздражённо швырнул через плечо.
Потерев лицо ладонями, он неторопливо поднялся, так и не отнимая рук от лица, отошёл в сторону и уткнулся в стену.
— Надеюсь, это не попытка разбить себе лоб. В противном случае я найму бригаду вязальщиц, и они всю комнату сделают мягкой, — холодно заметила Анита. Тим оторвал руки от лица и полез в карман, как обычно, повернулся и посмотрел на свою помощницу. Она перепечатывала уже что-то из написанного ранее, изредка поправляя тонкие очки на носу и проговаривая себе под нос текст.
— Что, такие серьёзно существуют? — устало спросил Тим. Он закурил и сел прямо на пол, упираясь спиной в стену. — А как они будут обвязывать стену?
— А вам всё расскажи. — Анита подняла голову. — Что случилось?
— Не знаю. Не уверен в сцене с гирей. — Тим затянулся и уставился в потолок. — Такое ощущение, что… что я не могу с ним этого сделать. Просто не могу. Не должен. — Он пожал плечами. — Это ненормально. С персонажами так не бывает, ты их любишь, но если… если его песенка спета, ты должен быть готов с ним попрощаться. Но сейчас… я знаю, к чему веду его, и чем дальше, тем сложнее работать.
— Вы концовку-то придумали? — Анита отложила рукопись и приопустила крышку ноутбука. — Может, в этом дело? Ну, вроде как… оттягиваете необходимость заканчивать, потому что концовки нет. Вы не знаете, какой она должна быть. Как его к ней привести.
— Может быть. — Тим даже не нашёл в себе сил огрызаться. Он задумчиво смотрел на машинку, на отблески света на ней, на солнечных зайчиков где-то под потолком. Он устал. Или нет? Он точно не мог понять, что именно чувствует. Ощущение было таким, будто кто-то давит ему на плечи, не даёт выпрямиться, не даёт вздохнуть полной грудью.
Как он должен был писать в таком состоянии?
— Не выбрасывайте пока эту сцену, — вдруг окликнула его Анита. — Пусть полежит ночь. — Она снова подняла крышку ноутбука. — Утром перечитаете и, может, решите, что всё не так уж и ужасно.