Но он не мог. Не имел права. Он должен был хотя бы попытаться.
Коннер нервно сглотнул и постучал.
Пение прекратилось. Просто оборвалось. Послышался не очень внятная ругань, шарканье, дверь распахнулась, и Коннера окатило плотной волной дыма.
— Э-э. Джон Константин? — Коннер подался вперёд.
— Собственной персоной. Проходи, не стой на пороге, — донеслось из кабинета. Константин говорил с жутким британским акцентом. — Ты не мой студент. Что нужно?
Коннер прикрыл за собой дверь и осмотрелся. Вернее, попытался осмотреться.
— Ты не очень-то похож на студента вообще, — заявил Константин. Коннер сощурился, пытаясь рассмотреть хоть что-то сквозь сизую завесу, закашлялся и помахал рукой у себя перед носом.
— А вы не очень-то похожи на профессора литературы. — Коннер закашлялся снова. — Разве в университете можно курить в кабинетах? — осведомился он, рассчитывая, что когда профессор начнёт отвечать, можно будет найти его, ориентируясь на голос.
— Иногда случаются исключения, — отозвался тот. По звукам Коннер определил, что профессор встал и открыл окно.
Профессор фольклористики и литературы Джон Константин, как смог рассмотреть Коннер, когда дым немного рассеялся, оказался щуплым и светловолосым. Когда-то он, похоже, был настоящим красавчиком, но сейчас к его внешности больше подходил эпитет «помятый». Он был не молод (но и не стар; Коннер прикинул, что тому, наверное, лет сорок) и не очень свеж. На щеке красовался давний бледный шрам, в глазах плескалась невыразимая усталость от всего мирового дерьма (Коннер впервые в жизни видел такой выразительный взгляд), а в зубах тлела сигарета.
На столе профессора, помимо трёх переполненных окурками пепельниц, стоял череп, щедро украшенный косичками.
Коннеру стало не по себе.
— Итак, не-студент, что тебе нужно?
Коннер замялся, но видя, что нерешительность Константина только раздражает, развёл руками.
— Меня Кейт прислала. Кейт Спенсер. — Он сделал паузу, дожидаясь, пока мучительная работа мысли на лице Константина сменится пониманием. Профессор закивал и махнул рукой, требуя продолжения.
— Она сказала, что если кто-то и может мне помочь, то только вы. Не сочтите меня психом — хотя я и сам себя считаю психом. Последние месяцы я постоянно слышу какой-то голос. Который… описывает мою жизнь, будто книгу читает.
Профессор откинулся в кресле, скрестив руки на груди, оценивающе окинул Коннера взглядом и хрипло рассмеялся.
— Всё верно. Ты псих. — Он покачал головой. — Почему Кейт решила, что я могу тебе помочь, интересно.
— Можно я договорю? — твёрдо сказал Коннер и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Пару недель назад этот голос описывал, как я пытаюсь назначить свидание девушке, с которой нас на тот момент ничего не связывало, кроме её ко мне ненависти. И я не смог сопротивляться. Потом этот голос описал, как стену в мою квартиру проломила гиря для сноса домов, и это действительно случилось. Кроме того. — Коннер сделал шаг вперёд, наклонился, просовывая правую руку под стол, и поднял его вместе со всем, что там стояло. — Я более чем уверен, что до того, как этот голос стал рассказывать про мою жизнь, ничего такого я не умел.
Профессор Константин задумчиво сощурился. Коннер печально вздохнул, покачал головой и поднял стол над головой, держа его на вытянутой руке.
— А что ещё нового ты умеешь?
— Недавно в меня врезалась машина. Она пострадала. Я — нет.
— Как интересно. — Константин поднялся и обошёл его. Коннер осторожно опустил стол на место и неловко поёжился под пытливым взглядом профессора. — А ещё что?
— Летать. — Коннер криво ухмыльнулся. — И очень быстро бегать.
— Хорошо. — Константин затушил сигарету и бросил в пепельницу, потом поднял с пола пачку и закурил новую. Коннер успел рассмотреть название совершенно незнакомого ему бренда и уточнение, что это самые крепкие из всех возможных сигарет.
— Итак. Что рассказывал голос и зачем он наделил тебя этими способностями? — Он кивнул Коннеру на хлипкую табуретку, а сам сел за стол. Сбоку мерцал и едва слышно бубнил телевизор.
За окном, кажется, щебетали птицы.
Коннер вздохнул, опустился на табурет и рассказал Джону Константину всё, что с ним произошло, с первой минуты, как он услышал голос, и до настоящего момента. Каждую фразу, которую смог вспомнить, каждую деталь, собственные ощущения. Константин не отводил от него взгляда всё это время и, кажется, даже не моргал. Не шевелился толком. Дышал ли вообще?
— Я мог бы с этим голосом смириться. Кое-как. — Коннер покачал головой. — Странно было бы, но… со временем я бы привык, наверное. Но. Я не хочу умирать. Не сейчас. Я как-то… не готов.
— Готовы только самоубийцы и старики. — Профессор поднялся, устало потирая затылок. — Да и те не всегда. Но история странная. — он отвернулся было, но всё равно посмотрел на Коннера через плечо и едва заметно подмигнул: — Но для меня ни одна история не может быть слишком странной. — Он хлопнул руками. — Думаю, тут два варианта. Будем разбираться с ними постепенно. — Константин метнулся к шкафу с телевизором и вдруг исчез среди стеллажей. Коннер чуть наклонился, чтобы лучше видеть, и понял, что среди стеллажей спрятана дверь в каморку. Константин прикатил гремящую и ужасно пыльную доску, порылся в карманах и достал кусок мела, повернул доску к Коннеру и принялся что-то писать.
— Вариант первый, — объявил он, обильно выдыхая дым. Пепел он не стряхивал, так что на кончике сигареты его собралось немало. — Тебя втянула в это какая-то поебота. — Он ткнул пальцем в первую строчку. — Это значит, что нам нужно будет выяснить, какой извращённый демон придумал такой способ поглощения душ, и как именно он это делает. — Константин выдержал драматичную паузу и постучал кусочком мела по второй строчке: — Вариант второй разобьёт тебе сердце, но он намного вероятнее. Какой-то обладающий способностями к созданию реальности приятель, сам того не понимая, создал тебя и весь твой мир, и ты в нём живёшь. Тогда момент, когда ты услышал голос впервые, то есть, момент, когда начинается книга — это твой единственный и настоящий день рождения. — Он скрестил руки на груди и потёр белыми от мела пальцами бровь. — Хм.
Коннер на мгновение перестал его слышать вообще. Или больше? Услышав, что он, возможно, ненастоящий он словно провалился, оставшись на месте.
— Нет, — тихо пробормотал он. — Такого быть не может. Меня же… меня же знают другие люди. Помнят меня. Мы с Кейт работаем не первый год, и моя сестра, и… — Он потянулся к Константину, но так и не коснулся его. Замер, пытаясь переварить эту версию.
Профессор разочарованно сгорбился и пошёл к раковине в углу. Взял там затвердевшую от мела тряпку и принялся промывать под водой.
— Во-первых, я сказал, что эта версия наиболее вероятна, но я не говорил, что это так. — Он вернулся и посмотрел на Коннера с таким сожалением и жалостью, будто не впервые рушит мир человека, который обратился к нему за помощью. — Во-вторых. — Он опустил голову и понизил голос, встряхнул мокрую тряпку в руках и отвернулся, вытирая надписи с доски. — Во-вторых, юноша — кстати, ты не представился, — магия очень сложная штука. Какая-нибудь демоническая сущность, или правда демиург какой, совершенно спокойно может внедрить в разум людей идею, что ты существовал последние лет тридцать. — Он кинул тряпку на стол и снова взялся за мел. — Я хочу определить автора твоей книги.
— Она не моя. — Коннер удручённо ссутулился, опустил руки и понурил голову. — И это драма. Не знаю, кто такие пишет. Я Марка Твена люблю, Сола Беллоу. Разное. Совсем современное читаю редко.
— И очень зря. Видишь, как сейчас тебе могла бы помочь современная литература. Она могла бы тебе жизнь спасти. Или не жизнь… Что оно там. — Константин замер, пожевал почти истлевшую сигарету и разочарованно вздохнул. Достал новую и продолжил: — В одном ты прав. Это драма. С какой-то не очень хорошей софистикой. Что-то из тех книг, которые настраивают тебя на позитивный лад, чтобы в конце всё разрушить и оставить ни с чем. Или, что ещё ужаснее, разочарованным. — Константин стал записывать что-то, бормоча себе под нос. — Нужно будет подобрать список тех, кто такое пишет. Я прямо сейчас, сходу парочку назову. Бостон Брэнд, например. Что не книжка, так одна сплошная безысходность. Или Грета Хейс. — Он почесал кончик носа, и тот тут же покрылся меловой пылью. — Эта вообще любит писать про нежность, любовь, цветочки, герои идут вперёд, не ломаются, а в конце… — он присвистнул. — Все умирают. От рака.