Присланный для изъятия лишнего имущества у тех, кто им располагал, в окрестности неожиданно возник бывший марфушин муж, бросивший малярить ради должности начальника и превратившийся к этому времени в грузного человека старше своего настоящего возраста. Наведавшись по служебной обязанности к Марфуше, он растерялся, смотря и не понимая, кто перед ним. Увидав на ломберном столике цапки, он с неудовольствием произнес: «Эх…» – и махнул рукой, не зная, как себя вести. И хотя из-за подневольной службы ему было привычно быстро смиряться с утратой предыдущих состояний, встретив Марфушу, бывший муж долго удивлялся несоответствию тогда и теперь, а если точнее, непонятным событиям тогда из такого очевидного теперь.
Между тем Марфуша, чьи чувства после того, что с ней случилось, не запутались и усложнились – и это было бы вполне естественно, – а неожиданно упростились, бродила на закате по саду, укутанная от комаров, как во времена татаро-монгольского ига, в трех кофтах и двух юбках, а ее замечавший отдельные вещи и действия и отказавшийся от выведения итогов ум никому в пустом доме и саду не мешал. Переселившись, кстати, даже не столько в кладовку при кухне, сколько в хозяйский сад, она страстно и беспросветно огорошивала землю семенами цветов. С одним отличием: если некогда в доме деда Марфуша культурно взращивала ботанические раритеты, ныне она полоумно сеяла плевелы. А так как еда в одиночестве перестала быть для нее трапезой, превратившись в поспешное утоление неважной нужды, то и ела она в саду из пригоршни прихваченные в кухне отварные картошки. Иногда она жевала принесенный бывшим мужем высохший бутерброд из буфета учреждения, чье неземное название повергало Марфушу в особенно глубокую задумчивость.
Вечерами, прихлопывая на впалых скулах комаров, она размышляла о том, что цикламены летом любят прохладу, а гладиолусы имеют пристрастие к солнцу… из этого надо было сделать какой-то вывод, относящийся к хозяйскому саду, но она никак не могла догадаться какой и потому покидала стезю умозаключений и, приволакивая калошу, бездумно пересаживала цветы куда надо. При этом ее блеклый взгляд все чаще стремился к тому уголку сада, в котором под могильным камнем был похоронен хозяйский кот. Она думала, что там подходящее место.
Как-то вечером бывший маляр и муж, сам не понимая, зачем он навещает Марфушу, заглянул к ней. По дороге он предавался нелепым зрительным фантазиям, споспешествовавшим некогда выбору ремесла. Он умственно срывал крыши со встречных домов, продлевал вертикали, шире распластывал горизонтали строений, передвигал деревья и смещал сумрачные пятна в их тенистых кронах, впиваясь немигающим взглядом в гладкие, шероховатые и бархатистые поверхности тел и вещей. Он наслаждался, прослеживая пересечения плоскостей и граней, осязая умом и перекраивая во внутреннем видении случайные неверные формы. И только открыв массивную с чугунным кольцом калитку, он вдруг понял, что приходит для того, чтобы, основательно усевшись в хозяйском кабинете в кресле пред высоким и просторным письменным столом, положить руки на подлокотники с гривастыми львами, откинуться на высокую резную спинку, закрыть глаза и захлебнуться блаженством, вообразив другую, совсем другую жизнь, – ту, какой ему теперь предстоит жить.
Несмотря на сумерки и тучи комаров, Марфуша все еще возилась в саду, зачем-то прореживая тот самый куст теперь уже окончательно отцветающего шиповника с измятыми белыми лепестками и развалившейся махрящейся сердцевинкой. Увидав посетителя, она исполнила некогда вытверженный ритуал гостеприимства и, как положено, приветствовала гостя, проводила его в дом, но самовара не поставила, а села в столовой напротив визитера и, бледнея, стала на него смотреть. Чем пристальнее она на него смотрела, тем больше уходил от Марфуши, расплываясь концентрическими кругами и формируя вокруг беззвучный безвоздушный котлован, окружающий мир. Она вдруг почувствовала, что становится сама себе чужой, что в ней сякнет жизнь, и принялась всхлипывать, горестно приговаривая, что она – плохая, очень плохая. (Такое уже случалось – о собственных никчемности и порочности после ухода недолгого супруга Марфуша незамедлительно забывала). Вот и сейчас, глядя на него, она, сбившись, сказала, не то, что хотела: «Это ничего, что комаров много, даже, говорят, полезно… – и добавила: – Чего там, это что, и не такое бывает… – а потом удрученно дополнила: – Можно и потерпеть…» – и лицо у нее приняло отчаянное выражение.