Думаю, в ближайшее время Рёншильд разобьет этого толстого Шуленбурга и откроет Карлу XII ворота в Силезию и Саксонию. И наш северный герой тотчас оставит жалкие болота под Гродно и бросится в эти богатые и неразграбленные провинции. Понимаете, какой афронт этот поворот сулит большой европейской политике?
Да, Сонцев понимал, что эта победа откроет Карлу путь в центр Европы. Шведам уже ничего не давала разоренная Речь Посполитая — ни денег, ни славы. И тогда Северная война сместится в центр Европы, а это обещает непременные перемены в политике.
— Ну а ежели Шуленбург,— как бы невзначай спросил Сонцев,— одержит викторию?
— Я видел его голодных и оборванных солдат. Армия уже три мёсяца не получала жалованья. Все субсидии его царского величества король Август тратит на свои развлечения и двор. Нет, мой дорогой князь, эта армия проиграла битву еще на своих винтер-квартирах.
— Ну а наш вспомогательный корпус?
— Я видел русских солдат. Молодцы, держатся. И будут сражаться. Но это солдаты без генерала.
— А что Паткуль и его переговоры с цезарцами?..
— О! До вас еще не дошли гамбургские газеты? Паткуль арестован по приказу саксонского правительства как раз за эти злосчастные переговоры.
— Но он не только генерал, но и посол России в Саксонии.
— Я всегда говорил, что нельзя совмещать две должности.
— И все-таки арест Паткуля как представительной персоны России есть знак?!
— Непременно. Саксонским министрам надоела война их короля. Как сказал мне главный редактор лейпцигского еженедельника Ребенер, как только шведы вступят в Саксонию, министры заключат с ними мир!
Только за полночь, передав своему конфиденту новые инструкции и дукаты для их исполнения и отужинав с ним, Сонцев проводил барона до запряженного слугами тяжеловесного дормеза, расцеловал его по-русски троекратно и сказал баском:
— Спасибо, за все спасибо, Андрей Федорович!
— Вот уже и у меня есть русское имя, князь! — рассмеялся барон. И поклонился тоже по-русски. А затем, точно рассердившись на себя, совсем по-молодецки сам вскочил в дормез, и вскоре громоздкая колымага растворилась в туманной осенней ночи.
На перекрестках путей из далекой Москвы и гетманской Украины в Малую Польшу, Венгрию и далее в австрийские коронные владения и Италию, на путях от теплого Черного моря к суровой Балтике, окруженный холмами и замками, лежит Львов, до 1704 года самый богатый город Галиции, да, пожалуй, и всей Речи Посполитой. Но в 1704 году во Львов ворвалась армия шведского короля Карла XII, и город заплатил одного только золота и серебра четыреста возов, а разве сосчитать, что шведские солдаты взяли без спроса во время штурма. Грустно и пусто стало во Львове, и горький синий дымок от костров из опавших листьев поднимался над его садами. Только прибытие короля Августа Саксонского осенью 1705 года внесло некоторое оживление в жизнь разграбленного города. С королем прибыла его богатая свита, польская блестящая кавалерия, и снова гремели балы в богатых патрицианских особняках, не смолкали виваты за столами магнатов, но только вот не всегда то были виваты за здоровье короля Августа. Напротив, все чаще разгоряченная вином шляхта провозглашала виваты не королю Августу, а его сопернику, ставленнику шведов, Станиславу Лещинскому, который засел в Данциге, дожидаясь, пока шведы выгонят из Польши Августа и передадут ему королевский трон.
Впрочем, Август и не думал покидать Польшу и, расположившись со своей свитой во Львове, снова зажил пышной и беспутной жизнью, благо неиссякаемым казался золотой дождь, шедший из России: до последнего времени, занятый войной в Прибалтике, царь Петр не ограничивал своего союзника в помощи русскими субсидиями. И снова к веселому королю Августу слетались со всех сторон дипломаты и музыканты, авантюристы и ландскнехты, куртизанки и знатные авантюристки. Богатейшие паны и забубенная шляхта, разорившиеся аристократы и крупные комиссионеры, бравшиеся доставить апельсины из Лиссабона или ямайский ром с Антильских островов, лишь бы хорошо и в срок заплатили,— все стремились подставить свои ладони под золотой дождь.
Только ближайшее доверенное лицо короля фон Витцум, первый камергер и полевой казначей Августа, определенно знал, что казна пуста и что растрачены самые неприкосновенные суммы, предназначенные на содержание саксонской армии и русского вспомогательного корпуса.