Я магичил – создавал какой-нибудь запеченный проперченный окорок, с которого на блюдо стекал янтарный сок, и в этой густой лужице плавали ломтики обжаренного до черноты лука. Магический нож разрезал окорок на несколько частей. И мы ели, хватая мясо руками, обжигаясь горячим соком, ощущая на губах и во рту бесподобный нежный вкус свинины. Но не насыщались. Лучшие куски Лиам отдавал Ларе. Лара благодарила его улыбкой, его – не меня. Желудки наши урчали от голода, а все, что могла предложить на обед нам Марта, это жидкий супчик из любопытной птицы, в котором плавали половинка луковицы и несколько фасолин.
– Почему отец не спешит нам на помощь? – спрашивает Эдуард.
– Да потому, что думает, будто тут у нас припасов навалом, – отзываюсь я, – что мы тут едим и едим. Так разъелись, что в кресла не помещаемся. Вот такие стали… такие… и всё едим, едим…
Руки мои делают пасы, будто живут сами по себе. И в такт словам катятся по столу миракли сдобных пирожков, пампушек, имбирных пряников – уже весь стол заполнен, сыплются на пол булки и крендельки…
Звонкий подзатыльник Эдуарда заставляет меня замереть, мнимые сладости исчезают, остается голый стол с пустыми чашками. Лара смеется. Марта возится у плиты. Качает головой:
– Бедовый ты, Кенрик, ох, бедовый.
В этот момент на кухню врываются четверо. Впереди заросший черной бородой бугай в кожаной испачканной кровью куртке. Я знаю его – он ходит стрелять птиц на караульную башню. Всегда отдельно от прочих. Тщательно ощипывает трупики и варит себе суп отдельно, ни с кем никогда не делится. Сейчас в руке у него обнаженный клинок – он направляет его на Марту и требует:
– Живо на стол все, что есть, всю жратву.
Остальные трое стоят у двери – не то что робеют, а как бы играют в тени – ждут, как все сложится, будет ли добыча или придется уносить ноги.
Марта растерянно разводит руками:
– Фир, да ты ополоумел, хлеб да сухари на всех делят поровну.
– Всё на стол, дура! А не то суп из тебя сварю! Ну же!
Лиам спешно отталкивает Лару и Тану в угол и пытается заслонить их собой, вместо боевого кинжала у него в руках сейчас обычный кухонный нож.
Эдуард выхватывает клинок и кидается на здоровяка. Звенит сталь, борьба неравная и краткая – Эдуард в тесной кухне слишком сблизился с противником, здоровяк бьет брата кулаком в челюсть, а затем широкий взмах клинка – и Эдуард летит в угол как котенок. Я вижу, как в воздухе вслед клинку проносятся алые капли, орошая стены и пол. Руки мои сами собой поднимаются, целя Фиру в глаза. Я будто нащупываю пальцами глазные яблоки и рву их на себя. Черные нити, похожие на сгустки свернувшейся крови, тянутся во все стороны, пляшут будто живые, рвутся к тем троим у двери. Но «гости» не ждут, когда я их достану, дают стрекача. А Фир падает на колени, хватается за кровавые ямины на лице. Воет, рычит от боли. Марта визжит и бьет его чугунной сковородой по затылку, тот растягивается на полу, обездвиженный. Я сжимаю пальцы в кулаки, пытаясь собрать в комок эти страшные черные нити. Но они продолжают плавать в воздухе, цепляясь за железное кольцо старого светильника под потолком, повисая на козырьке кухонного очага, на высоких резных спинках деревянных стульев. Другие черными сгустками все еще парят в воздухе, сворачиваются клубком наподобие змей, выискивают себе жертву. Постепенно они медленно никнут к полу, превращаясь в тонкие полоски, похожие на грязные тряпицы.