Но очень хорошо она понимала, что нет смысла говорить об этом Делене. Он любит Святодару и хочет стать тем, кем был на Сяси его отец. Он не откажется ни от отцовой жены, ни от отцова города. И если она ему расскажет о видении, он ей не поверит. Вон, эти четверо, кажется, не поверили даже, будто она что-то видела! Конечно, утаивать такое важное пророчество она не имеет права. С кем-то придется поделиться. Лучше всего с матерью. А та наверняка велит рассказать Святобору. Что же — Велемила расскажет. Ведь ее вины нет в том, что это место пусто и проклято. «Не держитесь за бездну, растите к небу…» Кому это сказал Хранимир — Делене? Или ей самой? Или всем, кого оставлял в мире живых?
Она обернулась, сидя в седле. Снова пошел мелкий снег, оседал на черных крышах покинутого «припека», где больше не дымили заволоки и не пахло жилым.
Стейн шагал рядом с ее лошадью, и его присутствие успокаивало ее. Вот дурной! Она усмехнулась про себя. Вообразил, будто она собралась с Хаконом в сени, чтобы… ну, понятно. Очень ей надо! Тоже сокровище — парень как парень, а что сын конунга, то ее отец в десять раз больше конунг в Альдейгье, чем Хрёрек — хоть где-нибудь. Теперь ей даже не хотелось думать о его возможном сватовстве, и все вчерашние мысли об этом казались глупостью. Хотелось домой, в тепло. А ехать еще два дня, и как пройдет переправа через Волхов? Только бы не похолодало, иначе они застрянут на восточном берегу, пока лед не окрепнет. Придется в Любошине жить — а там тоже старое пожарище вроде валгородского, только что заросло погуще. Или проситься к Тешеню в Гусельцы. И какой Встрешник понес ее в этот Вал-город!
Глава 4
В Ладоге появление Хрёрека с дружиной вызвало всеобщее удивление: в тяжкую пору распутья, когда ни плыть, ни ехать, в начале зимы, когда самый отчаянный морской конунг уже находит место для зимовки в теплом доме, гостей никто не ждал. Доброня намекнул отцу, что к ним пожаловали дядя и двоюродный брат его внука, и Домагостю пришлось задуматься, куда их девать. Пока гостиный двор еще свободен, но вот-вот нагрянет все сродье, приглашенное на имянаречение другого внука, и что делать тогда?
Люди Хрёрека переносили свои скудные пожитки из лодок, в которых переезжали через Волхов. Ладожане, свободные от работы, сбежались было на них поглядеть, но быстро разочаровались. Приезжие явно не привезли с собой товаров, судя по убогости поклажи, сами были одеты бедно, так и чем любоваться? Эка невидаль — варяги! Обычные люди, усталые и продрогшие.
Толпа расходилась, и лишь один человек при виде гостей испытал настоящее потрясение.
— Отец мой!
Священник застыл на месте, а потом в удивлении обернулся. Его окликнул дрожащий женский голос, произнесший несколько слов на ирландском наречии. Монах был уверен, что ему послышалось. Но нет. В двух шагах от него стояла молодая женщина, скорее даже девушка. Волосы ее были по местному обычаю заплетены в косу, одеждой служили нижняя рубаха из льна и верхняя из толстой шерсти, с накидкой из черной овчины. Загрубелые руки и бедный наряд говорили о том, что это служанка. Рядом с ней на земле стояло ведро с водой и лежало некое приспособление, изогнутый кусок дерева — непонятно для чего. Второе ведро валялось опрокинутым, лужа растеклась к ее башмакам из простой некрашеной кожи.
Единственное, что отличало ее от прочих варварских женщин, был бронзовый крест ирландской работы на груди. И еще глаза, по цвету схожие со спелым желудем, не встречающиеся среди славов, смотрели на него с горячим волнением и надеждой.
— Это ты звала меня… дочь моя? — Отец Брендан еще раз скользнул глазами по кресту на ее груди.
— Да, отец мой.
— Ты говоришь по-ирландски?
— Я и есть ирландка, отец мой, я родом из Коннахта. Прошу тебя именем милосердного Бога, удели мне немного времени. Я хочу попросить тебя об исповеди. Вот уже третий год как я не исповедовалась, и это тем более обременяет меня, что до того, как попасть сюда, я была монахиней.
— Монахиней? — Брови отца Брендана уползли чуть ли не на середину тонзуры, унаследованной священниками Эринна от древних друидов, — по ней-то девушка сразу угадала в нем соотечественника.