- Во сколько примерно это было?
Девушка задумалась.
- Часа в четыре, не раньше. Боярин долго уснуть не могли, я неотлучно при нём была.
- Я понял, здесь подробностей не надо.
- И вот иду я, да и вижу, у ворот фигура незнакомая трётся. Вроде бы высокий, в балахоне каком-то али в рясе и с бородёнкой козлиной. Темно было, Никита Иванович, да и третий этаж, я и не разглядела ничего боле. Кричать хотела, но забоялась – проснётся боярин, сама вниз побегла. Бегу к воротам, а там охранники наши с открытыми глазами спят. Я уж их трясти, а того типа и след простыл. Я назад, а они уж опосля фонарь зажгли, да и увидели, чего он там понаписал. И ведь как ладно сработал-то, Никита Иванович! Ровно привидение какое, ни шумом единым. Охрана-то спит ночью, бывает такое, но токмо чутко они спят, ветка где хрустнет – у них уже ни в одном глазу. А утром-то уж боярину и доложили… Более ничего не видела, Никита Иванович. Вот похабника этого долговязого – и того издалека. Простите, - она опустила голову. Я ободряюще улыбнулся.
- Вы очень помогли следствию. Если хотите, я могу сказать боярину, что вы ценный свидетель.
- Ой нет, Никита Иванович! – девушка аж руками всплеснула. – Евстафий Петрович подумают, что я вам тут чего непристойного свидетельствовать изволила! А у меня маменька в деревне, я все подарки боярина, что он золотом даёт, ей отсылаю.
Лезть в их отношения я не стал, не моё это дело. Уж если сам государь до недавних пор всех дворовых девок перещупал, то почему бояре должны отказывать себе в удовольствии.
- Как скажете. А теперь проводите меня к боярину.
- Слушаюсь, - и юная подавальщица полотенец заспешила в терем. Я пошёл за ней.
Боярина Крынкина мы застали в трапезной. Перед ним стояла тарелка с блинами и миска с чёрной икрой.
- Батюшка Евстафий Петрович, участковый с вами перемолвиться хотят о деле ночном, - поклонилась девушка. Крынкин лениво махнул рукой с жирными от масла пальцами.
- Поди прочь, Агапка. Водки нам с участковым да закусь какую, распорядись.
- На службе не пью. Здравствуйте, - я без приглашения плюхнулся на резной стул и в упор уставился на хозяина.
- И тебе не хворать, змей в погонах. Что ж это, мне забор разукрашивают, а твоя милиция мышей не ловит? Так и на кой хрен вас вообще сформировали? Толку от вас, как кобыле от мерина.
- Посажу за оскорбление должностного лица, - невозмутимо ответствовал я.
- Да посмеешь ли? – боярин отправил в рот ложку икры и закусил блином. – На боярах вся власть государственная держится, вся страна испокон веку помеж нами поделена, а царь-то во главе нами и поставлен.
- Вы это Мышкину скажите, - хмыкнул я. Меня начинала утомлять его наглость. В конце концов, это он меня вызвал, я не сам пришёл.
- Мышкин – старый боров и оборонить себя не сумел. К тому же рази ж он мужик, коли баба его со стрельцами молодыми чего там ни есть вытворяла?
- Не уходите от темы.
В трапезную бесшумно скользнули двое слуг и поставили на стол запотевший графин водки и разделённый на секции заграничный поднос с закусками. Икра, колбасы трёх видов, перепелиные яйца.
- Вы сами меня вызвали – вот и рассказывайте.
- Агапка!
Девушка подбежала к боярину и протянула ему расшитое узорами полотенце. Крынкин вытер руки, жестом отослал фаворитку прочь и взялся за графин.
- Будешь?
- Нет.
- Ну и подавись, - и боярин от души набулькал себе полный стакан. – Чего рассказывать-то? Спал я, часов с трёх до полудня. А утром – вона чо, доложили, не поленились. Ну я охранничков моих на конюшню да в батога, чтоб неповадно было на посту дрыхнуть.
Боярин Крынкин был по думским меркам совсем молодым – ему и шестьдесят-то ещё не исполнилось. Не столько толстый, сколько просто крупный и широкий в плечах, в полном боярском облачении и меховой шапке он наверняка здорово смахивал на медведя. В думу он вошёл вскоре после того, как умер его отец, и с тех пор являлся одним из наиболее лояльных последователей Бодрова, из чего я делал вывод, что ум или его отсутствие от возраста не зависят. Вон Кашкину под восемьдесят – а как прогрессивно мыслит!
- Сами ничего не видели?
- Сказано тебе, спал я!
- Ну мало ли…
- А это уже не твоё дело! – завёлся Крынкин. – Охрану мою допрашивай, пока я им языки не вырвал, а со мной не сметь таким тоном разговаривать! Кто ты такой вообще супротив бояр?!
- Я представитель власти, и задача моя – охрана правопорядка в городе, - напомнил я. – За ваше дело я берусь лишь потому, что у нас оно в этой серии не первое, а преступника найти нужно. Всего хорошего.
Я уже давно перестал реагировать на агрессию местной знати в мою сторону. Горох прав, я им здесь поперёк горла. Раньше ж ведь как было? У кого род древнее и золота больше – тот и прав, простых людей вообще в расчёт не брали. А теперь так нельзя – милиция! Вот они и бесятся.
Агапка с поклонами проводила меня до дверей.
- Евстафий Петрович не в духе сегодня, - извиняясь за грубость боярина, прошептала она. – Не принимайте близко к сердцу, Никита Иванович.
От охранников я тоже ничего не добился – они честно признались, что на какое-то время заснули. Меня это, конечно, не обрадовало, но, с другой стороны, от боярина они своё уже получили. Мне же оставалось довольствоваться свидетельством Агапки. Я скрупулёзно занёс в блокнот приметы предполагаемого преступника: высокий, худой, с козлиной бородкой. Кого-то мне это напоминает…
Нет, стоп! Самое страшное в работе милиции – это поспешные выводы. Я даже головой помотал, убеждая себя в том, что никаких выводов не сделал. Срочно в терем к Яге для краткого совещания.
На обратный путь Крынкин распорядился предоставить мне кучера и телегу. И на том спасибо. Я устроился в телеге на пёстром ковре, раскрыл блокнот и принялся записывать свои мысли по ходу следствия. Дело, признаюсь, до сих пор казалось мне смешным, но работать надо: всё же неизвестный писатель посягает на частную собственность, а это уже вандализм, и задача милиции – такое пресекать незамедлительно. Проблема состояла в том, что я не мог знать, кто станет следующей жертвой, а моё дело – не допустить повторения ситуации. Но долговязый субъект в рясе действовал, похоже, без всякой логики. Сначала ремесленник, потом боярин, причём не из мелких. А следом кто, царь? Ну нет! Если Гороху поутру доложат, что его забор расписан похабными куплетами, он всю охрану на кол пересажает, да и мне несладко придётся.
Боярский кучер повёз меня через центр. Мы едва миновали Червонную площадь, как я услышал сзади торопливый топот конских копыт.
- Погоди, участковый! Вертай взад! Фома Силыч тебя… к себе зовёт, – к нам подлетел запыхавшийся всадник, в котором я узнал одного из еремеевских стрельцов. – Беда у него великая!
Я недоумённо воззрился на стрельца.
- Что случилось? – вот только Фомы мне не хватало! Уж у него-то, я надеялся, всё нормально. – Еремеева ограбили? Опять воскрес кто-то? Забор ему разукрасили?
Мне резко стало не смешно.
- Не… не ему. Езжай, участковый, Фома Силыч очень просил. Я к вам галопом, а тут смотрю – ты едешь, насилу догнал!
Дубль три.
Я повернулся к боярскому кучеру.
- Отвезёшь меня к Еремееву – и свободен. Дорогу я покажу. А ты, парень, езжай первым, скажешь Фоме Силычу, что я скоро буду.
Стрелец кивнул и умчался – только пыль взметнулась под копытами его коня. Мы двинулись следом. Фома жил недалеко от терема Яги, и мы часто ходили друг к другу в гости. На улице, где располагался дом сотника, царило странное оживление, народ возбуждённо что-то обсуждал. Я спрыгнул с телеги возле соседнего дома и к еремеевским воротам подошёл пешком. Господи, ну вот только не Фома! Как не вовремя всё…
Еремеев встретил меня у ворот. За его спиной маячила заплаканная женщина лет сорока. Её я раньше не видел.
- Что тут у тебя такого срочного случилось? – я пожал сотнику руку. – Не пожар вроде, чего твой гонец так переполошился?