- И шо же?
- Вас выгонят из города. Если вы хотите и дальше продолжать здесь жить, вам придётся свернуть лавочку. Я не потерплю в Лукошкине подобного бизнеса и поэтому лично прослежу, чтобы вас внесли в чёрные списки всех четырёх ворот. Я не шучу.
- Ой, Никита Иванович… - Шмулинсон обезоруживающе улыбнулся. – Таки ви не хотите войти в долю? Я сам десять процентов.
- Нет.
- Двадцать.
- Абрам Моисеевич, не торгуйтесь, вы не на рынке. У вас ровно минута на принятие решения. Пока вы будете сидеть в порубе, я предупрежу государя и стражу всех ворот.
- Без ножа режете, Никита Иванович! Но таки я вас понял. Позвольте только узнать, кто покроет мои убытки в похоронном деле? Могу я забрать с собой ящики?
- Нет. Ящики я конфискую.
- Ви хотите забрать всё?! – он вытаращил глаза. – Я предлагал вам долю – вам мало?
- Всё, что вы тут насобирали, я отнесу в храм Ивана Воина. Заметьте, я не прошу вас принести то, что вы насобирали вчера. И впредь не пытайтесь на этом заработать. Это подло, Абрам Моисеевич. Вы играете на чувствах людей.
- Никита Иванович, когда ви доживёте до моих лет, ви поймёте, шо ради семьи человек может пойти на всё. Моя Сара уже забыла, шо такое новое платье, а мальчики почти не растут. Разве я не должен заботиться о них? Какой я после этого муж и отец?
- Зарабатывайте как хотите, но только не за счёт других. Надеюсь, мы договорились, Абрам Моисеевич.
Шмулинсон печально кивнул и встал из-за прилавка.
- Жестокий ви человек, Никита Иванович. Наверно, это потому, шо ви холостой.
Я аж поперхнулся.
- А это тут при чём?
Он пропустил мой вопрос мимо ушей.
- Надеюсь, мой прилавок ви конфисковывать не будете? Можете его облазить, я ничего там не спрятал.
- Забирайте его и идите домой, Абрам Моисеевич. Хватит с меня на сегодня вашей самодеятельности.
- Ох мама, мама… и на кого ж ты меня покинула.
Я снял ящики и поставил их на землю. Шмулинсон, который не утащил бы этот ларёк на себе, отправился за конём, и я остался один. Спустя несколько минут ко мне подошёл Фома.
- Здоров будь, Никита Иваныч. Чегой-то ты еврея прижал?
- А ты видел, что он придумал? – я всё ещё был до крайности раздражён незамутнённостью Шмулинсона. Сотник кивнул.
- Ребята сказывали. Вроде бы он очередь на воскрешение составляет. Так а что, авось сработает.
- Не сработает! Он понятия не имеет, кто это делает! – взорвался я, но под взглядом Еремеева осёкся и замолчал, считая до десяти. Мне всегда это помогало. – Впрочем, как и я сам. Слышал уже, небось, что отец Алексий воскрес?
- Так отож. Радость великая православному люду – вернулся преподобный!
- Они вроде не говорят открыто, что это именно он. Во всяком случае, мне отец Кондрат вчера так сказал.
- А, ну тоже дело. А ты меня зачем звал-то, Никита Иваныч? Еврея арестовать?
- Нет, не за этим. Фома, мне бы вот что выяснить: все, кто у нас воскрес, - где они похоронены были?
- Дворник – на новом кладбище, это точно. А вот отец Алексий где – про то не ведаю…
- Скажи своим, пусть выяснят и мне доложат. И в дальнейшем, Фома, если народ будет воскресать, отмечайте там где-нибудь, откуда они. Я за всем следить не успеваю.
- Исполню, Никита Иваныч. А думаешь, будут?
- Похоже, что да. Знаешь, вот чем меня радует это дело, - нет преступника. Никого не убили, ничего не украли. Заговора нет, опять же. Мы работаем гораздо спокойнее, чем в прошлые разы. То есть, казалось бы, ну воскресает народ – что ж теперь, они к бунту никого не подбивают, ведут себя мирно, так и леший бы с ними. А вот.
- Служба наша, участковый, трудна и опасна. По заборам, кстати, слышал ли новости?
- Нет, не успел. Рассказывай.
- Оно не так интересно, как с Крынкиным, но всё-таки. На этот раз Митрофан наш к конюху Сидорову наведался. В Сосновый переулок, это от вас кварталов пять. А тот в это время по малой надобности во двор вышел. Глядь – субъект плешивый у забора отирается. Ну Сидоров – он мужик прямой, думать не стал. Подкову взял да через забор-то и запустил. Даже попал вроде, говорит.
- То есть Митрофан у нас теперь с шишкой на лбу? – хмыкнул я.
- А неча на чужие заборы покушаться. Кстати, ты как сказал, так никто из жертв ничего с этими каракулями не делал, всё как есть оставили. Ну кроме Крынкина.
- Что, покрасил?
- Бери выше, участковый. Ворота сменил! И охрану чуть ли не втрое бóльшую выставил. Теперь его забор покруче государева склада оружейного охраняется.
- Как всё серьёзно. Ну это ладно, леший с ними.
- Тебе ж сегодня перед ними ответ держать, не забыл ли?
- Забудешь тут, - я досадливо поморщился. Горох нас с бабкой ждал к вечеру. Мне очень не хотелось вновь тратить время на боярское собрание, но деваться нам было некуда. К тому же срок, отведённый на наше следствие, был установлен самим царём, и отчитываться мне предстояло не столько перед боярами, сколько перед ним.
***
Итак, запланированное на утро дело я выполнил. Надеюсь, я был достаточно убедителен, и Абрам Моисеевич не станет повторять свои попытки наладить заработок на нашем деле. У меня до сих пор в голове не укладывалось: очередь на воскрешение! До этого только он мог додуматься. Теперь мне нужно было спешить обратно в отделение. Я решил не ограничиваться отцом Алексием и попросить Ягу поворожить ещё и над частицей, взятой с тела Николая Степановича. Но поскольку тонкостей бабкиной магии я не знал, то не мог действовать самостоятельно. Принесу я, к примеру, волос, а она скажет, что лучше бы я каплю крови попросил. Ну и всё в таком духе. Нет уж, пусть сначала наша эксперт-криминалист выскажется.
Фома отправился выполнять моё поручение, пообещав к обеду прийти с докладом, а я двинулся в обратном направлении. Безусловно, верхом было бы куда быстрее, но я до сих пор не чувствую себя достаточно уверенным, чтобы свободно рассекать по городу на коне. И в седло я сажусь лишь в случае крайней необходимости. Наверно, так же ведут себя начинающие водители. Вот я как раз из таких: верхом, конечно, быстрее, но пешком спокойнее. Да и, чего греха таить, мне подсознательно хотелось потянуть время: вечером мне так или иначе тащиться на боярское собрание. Ночью прошёл дождь, пахло сырой землёй и клейкими молодыми листочками. Я заметил у ближайшего забора кучку первых одуванчиков.
Домой я вернулся без приключений. Бабка, дожидаясь меня, задумчиво смотрела в окно, я ещё со двора помахал ей рукой. В сенях я разулся и прошёл в горницу. Посетителей в ближайшее время не ожидалось, а мне не хотелось лишний раз топтаться сапогами по свежевымытому полу.
- Всё, Шмулинсону я втык сделал, - отчитался я и плюхнулся на лавку. – Бабуль, ну нормально это – очередь на воскрешение составлять? Совсем кукушкой уехал!
- Кукушкой? – не поняла Яга. Я улыбнулся:
- Это поговорка такая. Ну, как у вас – про белку одноглазую.
- А, вона что, - она тоже разулыбалась. – Ну, Никитушка, чего ж ты хотел. На такое во всём городе токмо Шмулинсон один и способен. Без него нам бы скучно было.
- Да уж, зато с ним – обхохочешься, - фыркнул я. – Надеюсь, я был достаточно убедителен.
- Тебя он послушает, - успокоила бабка. – А то ведь и впрямь как-то не по-людски. А много он насобирал-то?
- Понятия не имею. Я конфисковал его ящики, стрельцы их прямо с площади к отцу Кондрату увезли. Пусть милостыню раздадут. Но народу вокруг него сегодня много было, все прямо так и жаждут внести добровольное пожертвование в фонд семьи Шмулинсон. Я к нему еле протиснулся.
- Народ у нас доверчивый, - вздохнула Яга.
- Вот то-то и оно. И ведь живут вроде небогато, но каждую копейку норовят на какую-то ерунду сплавить. А те, кто поумнее, вот вроде Абрама Моисеевича, этим пользуются. Он ведь неплохой так-то мужик, бабуль, но не может спокойно пройти мимо возможности заработать. Лукошкино для него – просто заповедник какой-то: народ непуганый, хоть голыми руками бери. Ладно, я не об этом. Бабуль, помните, вы думали поколдовать над псом?