- Как есть уразумел! – радостно заорал он с крыши сарая. Подозреваю, на него прохожие с улицы оборачивались. – А хватит ли капли-то? А то, может, бабуле для экспертизы зуб ему лучше выбить? Зуб-то – он всяко больше!
- Митька, ты что несёшь?! – опешил я. – Какой зуб, не смей даже! Каплю крови, а то я тебя знаю, ты в нос ему дашь!
- Как можно, батюшка воевода! – он по-детски надул губы. – И в мыслях не было!
- Ну да, а кто из отца Алексия чуть дух не вышиб?
- Беса изгонял! Но за то бабуля мне уже… прописала, - потёр спину наш младший сотрудник. – Боле не буду.
- А ему больше и не надо! Ему ж лет сто, как тебе это в голову вообще пришло? А, ладно, - я махнул на него рукой. – Трудись согласно штатному расписанию. Как исполнишь – отчитаешься бабушке.
- Слушаюсь!
На этот раз мы решили не терять время на пешую прогулку и в сторону храма Ивана Воина выдвинулись верхом. В конце концов, я не знал, сколько времени у меня отнимет беседа с отцом Алексием.
***
В пути мы молчали. Фома думал о чём-то своём, я мысленно перебирал оставшиеся на сегодня дела. Помимо сеанса бабулиной ворожбы над частицами наших подопытных и боярского собрания, которое было назначено на девять вечера, мне бы хотелось втиснуть в этот день беседу с нашим юродивым Гришенькой. Глядишь и натолкнёт меня на какие мысли… Но это ладно, посмотрим по ситуации. Мне совсем не нравилось, с какой обречённой безнадёжностью я реагирую на происходящее. Мы ничего не успеваем, люди воскресают, я не могу это контролировать, я бездарь. Вот примерно такая цепочка мыслей вилась сейчас в моей голове. Так, лейтенант Ивашов! Отставить самокопание и живо за дела!
Мы с Фомой въехали во двор храма Ивана Воина. Привязали коней к столбу и сразу отправились искать отца Кондрата. Тот обнаружился без труда – беседовал в храме с молодой парой, они собирались крестить ребёнка. Мы отошли, чтобы не смущать прихожан, и подождали, пока святой отец освободится. Наконец он отпустил супругов и подошёл к нам.
- Ну что, Никита Иваныч, с чем пожаловал? – вместо приветствия настоятель размашисто нас перекрестил.
- Я, собственно, к отцу Алексию.
- Допрашивать будешь?
- Скорее, хочу просто побеседовать. Допрашивают обычно виновных, - поправил я. – Как он себя чувствует после вчерашнего?
- Слаб зело, однако зла на твоего олуха не держит. Простил его смиренно.
- Спасибо, - кивнул я. – Ещё раз принесу извинения от лица милиции.
- Да ладно, чего уж. Я бы тоже простил. Ну, сначала, вестимо, в ответ затрещину дал, но потом непременно простил – во славу Божию!
Я нисколько не сомневался, что у отца Кондрата не заржавеет.
- Проводите нас к нему, пожалуйста.
- А чего ж нет, пошли, - величаво кивнул святой отец и повёл нас к жилым помещениям в углу двора. Мы здесь уже были, когда навещали отца Онуфрия. – Тут отец Алексий и раньше жил, - на ходу пояснял настоятель. – Всегда в быту скромен был, спал на полу, все посты соблюдал, дни в молитве проводил. Когда спать успевал – не ведаю. Святой он человек, Никита Иваныч, не то что мы, грешные.
Святой, а толку с того… если всё равно не тот святой, что нам нужен. Отец Кондрат постучал в одну из дверей и, дождавшись ответа, открыл.
- Отче, милиция к вам. Примете ли?
Прежний настоятель отвечал очень тихо, я не расслышал. Но, видимо, нам было позволено войти, потому что отец Кондрат посторонился и приглашающе кивнул.
- Никита Иваныч, как закончишь – зайди ко мне. Преподобного долго не задерживайте, зело слаб он.
Я кивнул и поманил Еремеева за собой. Дверь за нами закрылась, и мы оказались в тесной полутёмной комнатушке, вытянутой в длину. Ей-богу, по сравнению с этим бабкин терем был ближе к царскому дворцу. В углу комнаты с колен поднялся невысокий сгорбленный старик с длинной бородой. Он подошёл, подслеповато щурясь, осмотрел нас и перекрестил дрожащей рукой сначала Фому, потом меня.
- Господь с вами, - тихо поздоровался он. Еремеев, как человек более верующий, чем я, склонился и поцеловал крест в руке отца Алексия, я лишь кивнул.
- Здравствуйте, святой отец.
- Прошу садиться, - он оглянулся, указывая на колченогую табуретку в углу. – Вас двое вот только…
- Может, вы сами? – я не мог себе позволить усесться, когда старик останется стоять. Он покачал головой.
- Постою, пока ноги держат.
Я сунул Фоме блокнот и жестом велел ему садиться. Пусть тогда конспектирует. Сотник не стал возражать и придвинул табуретку к крошечному окну – так ему хотя бы что-то было видно.
- Я сыскной воевода государевой милиции, Никита Ивашов. Прошу простить нас за беспокойство, но должен задать вам несколько вопросов.
- Милиция? Да, Кондрат сказывал, - преподобный задумчиво кивнул, припоминая. – Слушаю вас.
Я смотрел на него сверху вниз – старик был ростом мне по грудь. Он опирался на клюку, но упорно отказывался садиться. Абсолютно седой, с длинными волосами и бородой, одетый в чёрную рясу. Думаю, будь я более впечатлительным, я бы смутился: глаза у него были выцветшие от времени, почти прозрачные, взгляд словно пронизывал до самой души. Вчера он воскрес. Я поймал себя на том, что это уже не вызывает во мне никаких эмоций. К тому же он ни внешне, ни поведением ничем не отличался от живого. Они все не отличаются. Передо мной стоял святой праведник, ожившая легенда.
- Святой отец, вы вернулись вчера. Где вы были до этого?
Я мысленно молился, чтобы он не задал встречный вопрос: а какое мне, собственно, дело? Я ведь при всём желании ответить не смогу. «Видите ли, отче, вы воскресли, пролежав в земле восемнадцать лет» - так, что ли? Да у меня язык не повернётся. Но отец Алексий не удивился.
- Совершал паломничество по святым местам. Служил во храмах, приобщал люд к вере православной. Долгие годы прошли, всего-то и не упомню. В пещере жил, в горах, жизнь свою на волю Господа отдаваючи. Милостив Он ко мне был, позволил вернуться.
- Откуда вы вернулись?
Может, если он назовёт конкретные места, я смогу проверить?
- Вёрст триста отсюда лес начинается. Густой, бурелом непролазный. Справил я там себе хижину, добрые люди помогли. Жил последние три зимы.
- А как же вы… еду добывали?
- Много ли мне надо, Никита Иванович. Летом заготавливал, на всю зиму хватало. Грибов, ягод, трав целебных. Я мало ем, ибо Господу угодно, дабы я больше времени в молитве проводил. Избавил Он меня от греха чревоугодия.
Тут мне ещё кое-что пришло в голову.
- Скажите, а исцелять больных вы можете?
- Нет. Видно, грешен я, не вложил Спаситель наш в мои руки такой силы. Добрым словом помогу, помолюсь за хворого, но именно исцелять – нет.
Я видел, что Еремеев старательно записывает. Хорошо, потом разберёмся. Отец Алексий стоял к нему спиной, а я заметил, что в перерывах между записями Фома сверлит взглядом постель старика в углу. Я тоже присмотрелся и заметил несколько скомканных тряпок, покрытых бурыми пятнами, у изголовья.
- Как здоровье ваше, святой отец?
- Господь милостив. Вот токмо пробудился сегодня – кровь носом пошла, но то бывает, я не жалуюсь. В остальном – как у всех. Давно меня здесь не было, Никита Иванович, всё изменилось. Покидая храм, Кондрата я вместо себя поставил. Он человек буйный, но в Господа нашего верует как никто. Барьеры внешние ему передал.
- А вы их видите?
- Их никто не видит, ибо невозможно сие. Но каждый, кто ставит их, чувствует, как они могут выглядеть. Мои были тонкими да слабыми, ровно слюда оконная, бессилен я в этом деле, Никита Иванович. Потому и передал дела, и в паломничество отправился, дабы веру свою укрепить.
Я видел, как Фома, наклонившись, подобрал одну из тряпок и сунул себе в карман, после чего гордо показал мне большой палец. Я едва заметно кивнул: молодец. К тому же мне начинало казаться, что больше мы от отца Алексия ничего не добьёмся. Не было похоже, чтобы он пытался меня обмануть. Отвечал святой отец спокойно и смиренно, то, что сам считал правдой. Во всяком случае, ему прошедшие годы виделись именно так. Другое дело, что всё описываемое им правдой не было, а сам он восемнадцать лет лежал в земле, но тут уже претензии не к нему. Кто-то заботливо вложил ему в голову мнимые воспоминания, а с этим я ничего поделать не мог. Пора было откланиваться.