Я ещё раз извинился за Митькино поведение, получил от отца Алексия заверения в том, что он не в обиде, и мы распрощались.
После полумрака тесного жилища прежнего настоятеля мы пару минут щурились, пытаясь вновь привыкнуть к ослепительному сиянию весеннего солнца. Не знаю, как Фома, а у меня появилось ощущение, что я вырвался на поверхность из водной глубины. Я задыхался в этой келье, не знаю, как отец Алексий проводит там столько времени. Впрочем, мне многого в храмовой жизни не понять. У них тут какие-то особые стандарты, а я слишком мирской человек.
Как и обещал, я на минутку зашёл к отцу Кондрату. Отчитался, что преподобного сверх меры вопросами не донимал, но всё, что мог, выведал. На том меня и отпустили с Богом. Мы с Еремеевым выехали с территории храма.
- Ты молодец, что платки эти заметил, - похвалил я. Мы ехали рядом по широкой улице и имели возможность разговаривать.
- Сложно было не заметить, - усмехнулся Фома. – Ты ж сказывал, что тебе кровь нужна, вот я и расстарался.
Я хмыкнул: звучит-то как! Словно я вампир какой-то.
- Спасибо. Потому что я не знаю, как бы мы ему объясняли, что нам от него капля крови требуется. Слушай, а ты отца Алексия не застал же, да?
Я мысленно прикинул. Прежний настоятель умер восемнадцать лет назад, наш бравый сотник тогда ещё пешком под стол ходил. Но чисто теоретически…
- Ну как сказать. Мы ж не городские, родитель мой в селе при церкви служит. Иногда в город наведываются, ну и меня раньше с собой брали. Один раз я преподобного видел, совсем малой был, ничего и не помню почти. Отец с ним посоветоваться о чём-то приезжал, а я рядом крутился. То есть по факту видел, конечно, но ничего не помню.
- Ясно, - кивнул я. – Я просто к тому, что он какой-то… ну, как в своём мире.
- Это ж отец Алексий, чему ты удивляешься? Он праведник святой, все искусы мирские победивший. Про него ещё при жизни такое сказывали, что и представить сложно. Он токмо молитвой живёт, своим примером людей к вере приобщает. Для него как раз это нормально, а нам странным кажется.
Праведник… я тяжело вздохнул. Праведник, да не тот. Не знаю, почему, но я был уверен, что отец Алексий не имеет к нашим поискам никакого отношения, он такая же жертва, как и прочие. Милицейская интуиция, чтоб её. Я вновь погрузился в унылые размышления. Где нам искать того, кто это делает? У меня даже версий не было. Хотя нет, одна была – про юродивых, но и та весьма сомнительная. Ладно, дождёмся результатов бабкиной экспертизы, тогда уже будем решать. Я надеялся, что она сможет из крови что-то вытащить. Потому что если не сможет… тогда я не знаю. Бросать нам надо это дело. С несвойственным мне равнодушным цинизмом я подумал, что пусть делают что хотят. Умирают, воскресают – мне всё равно. Это уже давно стало нашей рутиной. Я чувствовал, что погружаюсь в болото.
- Никита Иваныч, ты чего это? – окликнул меня Фома, и я от неожиданности едва не подскочил в седле.
- А?
- Странный ты, говорю. Рожа твоя мне зело не нравится, как будто на свои похороны пришёл. Распутаем мы это дело, участковый, не паникуй раньше времени. Ща кровь бабуле твоей доставим – глядишь и вытянет она чего, крупицу какую. Рано в тоску-то впадать.
А и правда. Подумаешь, пять человек воскресли! И это, кстати, только те, о ком мы достоверно знаем. Город большой, за кем-то могли не уследить, о ком-то нам не доложили. Никто ж не знает, сколько их на самом деле.
***
Мы с Еремеевым въехали во двор отделения. Первым, что бросилось мне в глаза, была запряжённая парой белоснежных коней коляска, оставленная у забора. На козлах откровенно скучал незнакомый мужик в форменной куртке. Кого это, интересно, принесло? Я поманил одного из дежурных стрельцов и выразительно кивнул в сторону коляски.
- Чьё?
- Бояр Бодровых, - невозмутимо отозвался парень. Я присвистнул. Ну и дела! В жизни бы не поверил, что нога Бодрова ступит на милицейский двор. Он же нас терпеть не может!
- Сам? – уточнил я. Это было бы интересно. Для Бодрова мы – вечный ячмень на глазу, будь его воля – я бы уже служил участковым милиционером в какой-нибудь Тмутаракани.
Стрелец покачал головой:
- Лариса Павловна.
Ещё интереснее. Я решил больше не тратить время на дурацкие вопросы и зашагал в терем. Фома остался во дворе со своими.
Я вошёл в горницу, стараясь сохранять максимально невозмутимое выражение лица. На лавке у окна сидела Лариска Бодрова. Бледная, заплаканная, она теребила пальцами кружевной платок. Яга заботливо налила ей чай, но девушка к нему так и не притронулась. На моё появление она отреагировала не сразу. Медленно подняла голову, и я заметил, что глаза её, большие, чуть навыкате, с загнутыми ресницами, от стоявших в них слёз кажутся сейчас на кукольном лице ещё больше.
- Здравствуйте, Лариса Павловна.
- Зд…равствуйте, - всхлипнула она и глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки. Яга матерински погладила её по плечу. – Никита Иванович… папá пропал. Вчера домой не вернулся.
Мы с бабкой переглянулись. Лариска закрыла глаза и отвернулась к окну, я видел, как из-под ресниц по её щекам поползли слёзы. Яга поманила меня в сени.
- Никитушка, мне дозволишь ли в уголку посидеть, али один на один допрашивать её станешь?
- В смысле? – не сразу понял я. – Вы ж всегда сидите, когда это я вам запрещал?
- Ну, это ж Лариска… мало ли, - двусмысленно улыбнулась Яга. Я понял, куда она клонит, и покраснел.
- Бабушка! Ну не до того сейчас, честное слово.
Бабка изобразила смущение и приложила палец к губам. Мы вернулись в горницу. Я сел за стол напротив Лариски, Яга уплыла в угол и устроилась там с вязанием.
- Лариса Павловна, прежде всего я должен уточнить.
Она остановила на мне свой взгляд и медленно кивнула.
- Вы знаете, какие чувства ваш батюшка питает к нашему ведомству. И вместе с тем вы едете к нам доложить о его исчезновении. Вы не боитесь, что боярин, вернувшись, будет недоволен, что это дело расследую именно я? Мне не хотелось бы стать причиной его гнева на вас.
Она покачала головой.
- На меня он не гневается. К тому же я скоро уеду. Никита Иванович, я хочу, чтобы расследовали именно вы. У вас получается.
Что и говорить, мне приятно было это слышать. Особенно от дочери Бодрова – человека, который всю нашу бригаду ненавидит до дрожи. А она, похоже, имеет собственное мнение. Интересно.
- Хорошо, - я раскрыл блокнот на новом развороте. В конце концов, Бодров – это другое дело, обособленное от наших покойников. – Тогда постарайтесь в деталях вспомнить вчерашний день. Что делал ваш батюшка, вы сами, другие члены семьи.
Я ободряюще улыбнулся, Лариска вытерла слёзы уголком платка. Я старался не так уж пристально её разглядывать. Я слышал, что она долгое время воспитывалась в Европе, а потому переняла заграничную манеру одеваться и вести себя. Девушка подняла руку, чтобы поправить причёску (или, скорее, просто убедиться, что ничего не растрепалось), и я заметил, что пальцы у неё дрожат. Волосы она заплетала в две косы и укладывала тяжёлым венцом вокруг головы.
Если честно, мне хватало заборов и покойников, чтобы добавлять к этому набору ещё и Бодрова. Мы и так ничего не успевали. Но не мог же я сейчас просто отправить её домой? Не мог. Люди к нам со своей бедой приходят, наша задача – помогать по мере сил, иначе зачем мы тогда вообще нужны? Ладно, разберёмся по ходу дела, к тому же несколько следствий одновременно у нас уже было.
- Спасибо, Никита Иванович.
- Пока не за что, - я вновь улыбнулся. Удивительно, она вела себя совсем не так, как я подсознательно ждал от дочери Бодрова. Видимо, и в самом деле сказывалось европейское воспитание.