- Да уж вижу… - я придвинул бабкину чашку к крану самовара, налил ей чаю. Потом порылся на полках, нашёл спрятанный от кота Василия пузырёк с валерьянкой и добавил в чашку несколько капель. – Держите.
Бабка взяла чашку, дрожащей рукой поднесла к губам, отпила. Зубы её застучали о край. Мне стало стыдно: подбиваю пожилую женщину на такие энергозатратные эксперименты. Если бы не я, она жила бы не тужила. Свалился, как на грех, милиционер на её голову. Яга поставила чашку обратно на стол и ещё пару минут сидела неподвижно, приходя в себя. Я не вмешивался, просто ждал. Наконец она заговорила:
- Ох, Никитушка, тяжко мне… а то ли дальше будет. Как показали мне карты черноту непроглядную, так оно и станется. Давай-кось я тебе обскажу, что увидела, а ты запишешь, потому как забыть могу что-то важное.
- Давайте, - кивнул я и снова взялся за карандаш.
- Значится, так. Первое и главное: поднимает их женщина. Именно в её руках эта сила. Кто она – не знаю, голос незнакомый. Но искать тебе именно её, в этом я уверена. Мужиков при ней двое, и один из них над ней власть имеет. Чем-то таким… нехорошим он её держит, что она супроть него и пойти не смеет. Она – оружие в его руках, сила подневольная. Понимает ли она, что делает, - про то не ведаю. В нём я силы особой не углядела, но не наш он.
- А женщина?
- Не ведаю. И ещё, Никитушка…
- Да?
- Они знают, что я на крови ворожила, - как-то обречённо призналась Яга. – Другого шанса у нас не будет. Теперь они нас ни к чьей памяти не подпустят, да и я не рискну. На одном конце мы с тобой, участковый, а на другом… чернота непроглядная, - и бабка перекрестилась дрожащей рукой. Я обнял её за плечи.
- Спасибо, бабуль. И простите, это ж из-за меня вам такие испытания достаются.
- Да ладно тебе, Никитушка. Хоть кому-то на старости лет я нужна. Пока могу – помогать тебе буду, даже не отговаривай.
Я чмокнул старушку в щёку.
- Всё уяснил, записал. «Ищите женщину», всё как всегда… Так, теперь моя очередь. Вот смотрите. Говорили они по-французски, но пару фраз на польском я уловил. Французский у нас более-менее универсальный язык, а вот на польском нигде, кроме, собственно, Польши не говорят. Вывод? Один из мужчин – с большой вероятностью поляк. Дама – не знаю, но почему-то чувствую, что здешняя. Зачем там третий – я вообще не понял, ну да ладно, леший с ним. Мы и так весь разговор не поняли, чего к деталям цепляться?
- И то верно, Никитушка. Прав государь наш, языки соседей знать надобно, без образования нынче никуда…
- Второе. Нужно выяснить, что это за подвал. Я зарисую по памяти и покажу государю, может, он опознает? Это ж ведь не подземный ход у Мышкина и не наш с вами погреб для картошки, сооружение явно старое и очень масштабное. Вы заметили, что там коридоры вдаль уходят? Горох должен знать или хотя бы догадываться, где это может быть. Я не думаю, что таких подземелий в городе несколько, это что-то известное.
Яга молча кивнула.
- И третье, бабуль, самое странное. Ванюша Полевичок говорит, чтобы мы искали праведника, ибо только праведники такими полномочиями на земле обладают. Получается, эта дама – та, кого мы ищем? Безгрешная, чистая помыслами и так далее. Но ведь не стыкуется же!
- Никита, ты меня не слушал. Во-первых, она думает, что делает доброе дело – воссоединяет семьи. Во-вторых, не делать она не может, потому как у мужика власть над нею. Поэтому и сила, Господом данная, до сих пор с нею, а ключи от той силы у другого человека. Дело, участковый, всё больше запутывается. Искать их надобно, и как можно скорее.
Я зарисовывал на чистом развороте подземелье во всех деталях, которые запомнил. Даже расположение и количество факелов указал.
- В общем, бабуль, давайте не терять время. Я к государю. Митька, коня мне! – заорал я в окно. Он услышал, кивнул и побежал на конюшню. – Спрошу и про катакомбы эти, и про Бодрова, короче, всё по максимуму. Свадьба, я так понял, откладывается.
- Истинно. Негоже дочери пировать, когда отец пропал.
- Тем более весь этот банкет за счёт отца, - несколько язвительно продолжил я, но вовремя осёкся. Низко это. Бодров, конечно, сволочь и всю думу против нас настраивает, но мы не можем ему уподобляться.
- Езжай, касатик, - напутствовала бабка. – Я тут всё уберу да к ужину тебя ждать буду. Там и расскажешь, что выведал.
- Кстати, бабуль… - меня внезапно осенило. – Откуда у нас тут поляк, способный колдовать? Никто ж извне пройти не может, отец Кондрат мне сам говорил. Или ошибался?
- Да ну Бог с тобой, Никитушка, он уж скоро двадцать лет как внешние барьеры держит. Если он говорит, что никто не пройдёт, значит, так и есть.
- Значит, или как-то прошёл незамеченным…
- Никита! Да никак через них не пройдёшь, это ж не таможня! Ни под землёй не проползти, ни в муху обернуться – никак!
- … или отец Кондрат в последние пару-тройку недель по какой-то причине снимал защиту. Достаточно, я так понимаю, пары минут.
- Истинно. А ты у него спрашивал?
- Нет, но спрошу обязательно. А то получается, что в городе откуда-то завёлся не в меру могущественный поляк, - и это при такой-то защите. Ладно, запишем на вечер. Если успею, сам к нему заеду. Должен, по идее.
Я тяжело вздохнул, надел фуражку и, наскоро попрощавшись с бабкой, вышел во двор. Митька держал за повод осёдланного коня. Я поблагодарил, вскарабкался в седло, стрельцы открыли ворота.
- Вернусь к вечеру, - сообщил я, уже выезжая со двора. На улице я пустил коня рысью и двинулся в сторону государева терема. Бабкины мрачные предчувствия по поводу «черноты непроглядной» начали передаваться и мне. А ведь я реалист… Короче, к Гороху я ехал в самом унылом настроении. Если мы не раскроем это дело, я подам в отставку. Раньше ведь как было? Мы смерти подсчитывали. Грустно, конечно, но в этом хотя бы логика есть. А сейчас что? Пять человек воскресли, как я это вообще в архив подошью?
***
Солнечный апрельский день разительно контрастировал с охватившим меня унынием. В такую погоду полагается радоваться и как минимум отдыхать, а я что? А у меня горожане воскресают. Тьфу ты, прости Господи! И пёс. Честное слово, ничего подобного в истории лукошкинской милиции ещё не было.
Государь принял меня не сразу – он о чём-то беседовал с казначеем, пришлось ждать. Я выглянул в окно: судя по положению солнца, было часа четыре. Ничего не успеваю! Наконец Горох отпустил казначея и потребовал меня к себе. Я прошёл в государев кабинет.
- День добрый, Ваше Величество.
- Здоров будь, Никита Иваныч, чой-то ты унылый такой?
- Следствие у нас по швам трещит, мы с бабулей с ног сбились, а без толку. Народ продолжает воскресать, совсем страх потеряли…
- И много их у тебя уже?
- Пятеро. И собака, - я безнадёжно махнул рукой. – Что с ними делать – ума не приложу.
- Ну тогда ещё двоих запиши, - совершенно спокойно, как про гостей на свадьбу, сообщил Горох. – У Марьянки, дворовой девки моей, родители ныне поутру встали. С разницей в пять лет померли. Она в слёзы – особливо по матушке в своё время убивалась, Бога благодарит. Выходной выпросила, с ними побыть. Радуются им люди, Никита Иваныч… радуются.
Я едва сдержался, чтобы не начать биться головой о стену. Только в присутствии царя, кстати, сдержался, но дома обязательно побьюсь. Ещё двое, да сразу супружеская пара! Я действительно не знал, что делать. В первый раз в жизни – абсолютная пустота в мыслях. Ещё немного – и я сдамся, брошу это дело к чёртовой матери. Пусть воскресают, пусть что угодно делают, я умываю руки. Это дело вообще не в компетенции внутренних органов, пусть ими церковь занимается.
- Никита Иваныч, выпить я тебе не предлагаю – знаю, что на службе не пьёшь. Хотя и надо бы, на текущие дела глядя. Чаем тебя бабуля уже небось раза три с утра поила… кофе будешь? Немцы в подарок привезли.
- Кофе? Буду, - кивнул я. Мне действительно нужно было выпить чего-то горячего. То ли от постоянного напряжения, то ли от усталости, но я внезапно понял, что замёрз. Государь высунулся в коридор, отдал распоряжения и вернулся. Несколько минут мы сидели молча. Молодая служанка внесла поднос с кофейником, двумя крошечными чашками, кувшинчиком сливок и колотым сахаром на блюдечке.