Я шёл, полной грудью вдыхая свежий весенний воздух. Лукошкино окончательно пробудилось от долгой зимы, и теперь город каждый день гудел, словно пчелиный улей. Несмотря на то, что календарную смену года здесь отмечают в сентябре, а вовсе не зимой, как я привык, по-настоящему новая жизнь у горожан начинается с приходом весны. Мне нравилось это настроение. Оно охватывало всю столицу, не давая праздно сидеть дома. Люди суетились, старались успевать как можно больше, радовались теплу. Готовились к посевной, заказывали у портных или шили новую одежду, организовывали масштабную весеннюю уборку.
Апрель в этом году выдался неожиданно тёплым. Уже вовсю зеленела молодая листва на деревьях, под заборами цвели одуванчики, а пение птиц завораживало настолько, что я даже пару раз останавливался, заслушавшись. Даже воздух в этом мире был какой-то совершенно особенный, наполненный неповторимой ароматной свежестью. Люди здесь ближе к природе, умеют её чувствовать. Я и сам учился по мере сил, и укутанная облаками выхлопов Москва моего времени постепенно таяла в памяти.
Горожане останавливались, махали мне шапками, просили Бога хранить милицию. Меня многие знали, а я не знал практически никого, но непременно кивал в ответ. Народ общительный, я долго привыкал к тому, что здесь заговорить на улице – норма. Настроение моё было настолько безоблачным, что, казалось, ноги вот-вот оторвутся от земли. Впереди пробежала ватага мальчишек, я проводил их взглядом. Зимой мы с Еремеевым пару раз ходили кататься с горки вместе с детьми. На мой взгляд, это гораздо больше способствует пониманию чести мундира, чем любые поучительные беседы. Ребята тогда были в восторге, да и я, честно говоря, тоже – сам вспомнил детство.
Погружённый в приятные размышления, я дошёл до Колокольной площади. Здесь неделю назад восточные купцы развернули ярмарку, и народ сновал среди красочных шатров. Пахло сладкой выпечкой, специями, какими-то духами. Я непременно сунулся бы в эту весёлую кутерьму сам, но я вроде как иду по делу. В другой раз схожу. Заодно куплю петушков на палочке, сам их люблю и, может, соседских детей угощу. С этой мыслью я свернул в проулок и уже через несколько минут оказался на Семёновской улице.
Дом шорника Егорова был пятым от начала улицы. Самый обыкновенный, одноэтажный, как и прочие. Забор добротный, новый, похоже, максимум тем летом ставили. А на нём… мать честная! Я потёр глаза.
Нет, не подумайте, лукошкинцы – простые люди, институтов не кончали, крепким словцом в разговоре не брезгуют. Но ругаются исключительно по поводу, просто так – ни-ни. Просто так у нас только дьяк Филька воздух сотрясает, да так, что уши закрыть хочется. Тот ещё экземпляр. У него, кстати, имеется им же самим сочинённое обучающее пособие, по которому наш Митька осваивал грамоту. Книжка сплошь нецензурная, я аж чуть не краснел, пока читал. Хотел было отобрать, но Митька воспротивился – ему, видите ли, так понятнее. Ну, дело хозяйское, может, хоть читать научится. Мы с бабкой одно время сами пытались его учить, но как об стенку горох, а нам валерьянку пришлось пить.
Егоровский забор был сплошь исписан частушками крайне похабного содержания. Часть – откровенно пошлые, часть – просто ругательные. Я поймал себя на том, что мало того что читаю, так мне ещё и смешно! А ведь должен испытывать праведный милицейский гнев. Видимо, заметив меня в окно, на крыльцо вышел хозяин дома.
- Доброго дня, батюшка участковый!
- И вам, - кивнул я. – Надо же, как вам забор разукрасили.
- Знал бы, кто, - убил бы гада! Ведь сам, своими руками по осени забор ставил! Каждую доску сам обтёсывал! А оно вона как. Жена как увидела – так в обморок и брыкнулась, вон на лавочке водой на неё поплескал – очухалась вроде. Это чего ж такое делается, Никита Иванович? Чтоб честным людям имущество портить.
- Разберёмся. Как вас зовут?
- Степан я, по батюшке Михалыч. Да вы проходите, чего на улице стоять. Вы ж, верно, уже прочитали всё?
- Я не… - попытался оправдаться я, но махнул рукой. Сюда ведь теперь народ как на выставку современного искусства ходит, наверно. А я по делу, у меня расследование. – Вы правы, пройдёмте в дом.
Мы вошли во двор. Дом у Егоровых был небольшой, сбоку пристроена мастерская с отдельным входом. В разных углах двора на цепях сидели две собаки – здоровенные, ухоженные, с лоснящейся шерстью. Я отметил это краем глаза. Хозяин меж тем сунулся в дом и крикнул жене, чтобы подавала чай.
- Живём мы скромно, двое детей у нас. В школе они, прибегут скоро. Я в мастерской целыми днями, упряжь делаю. Даже для государевой тройки однажды заказ был, - не удержавшись, похвастался Егоров. Я кивнул. – Жена дома, по хозяйству да детей воспитывает. По выходным – в храм на службу. Да как все, Никита Иванович, все здесь такие.
Я кивнул. Забегая вперёд, скажу, что в этом деле всё на первый взгляд казалось обычным, настолько обыденным, что зевать хотелось. Зато потом!..
- Скажите, а у вас есть подозрения, кому могло понадобиться ночью – я же правильно понял, ночью это случилось? Так вот, ночью идти к вашему дому и расписывать забор фольклором подобного содержания?
- Нет подозрений, - почесав бороду, признался шорник. – Тихо здесь, все друг друга знают. Вся улица – почитай одна большая деревня. Чужих нет, мы ж не в центре, гостиный двор и государевы палаты далеко. Мы с моей и так, и эдак кумекали – а не можем понять, что ж за супостат такой.
- А, скажем, дьяк Филимон в ваших краях не показывается? – всё же решил уточнить я. Единственный ведь кандидат на такое, будь он неладен! Ни одно дело у нас без него не обходится. Нет, я не говорю, что он лично писал, но автором-вдохновителем вполне мог быть. – Вы вообще знакомы с ним?
- Да как вам сказать… видел пару раз на государевом дворе, да он мне деньги выносил за заказ на упряжь, стало быть. А так, можно сказать, и не знаком. Сволочной человечишка ведь, Никита Иванович. Царь моей работой доволен был, да и повелел заплатить мне двадцать червонцев да десять за срочность, так Филька мне самые грязные, самые засаленные собрал! А потом ещё и обматерил прилюдно, деток малых не устыдившися, дескать, «ходют тут всякие, денег на вас не напасёсся». Я аж чуть в харю ему не плюнул.
- И правильно, что не плюнули, - поддержал я, хотя и самому не раз хотелось. – Всё-таки это правонарушение.
- А что, Никита Иванович, думаете, Груздев тут на карачках ползал, забор мой разрисовываючи?
- Нет-нет, это просто одна из версий, - поспешил возразить я. У нас всё-таки презумпция невиновности, а с этого станется всю артель собрать и дьяку накостылять коллективно. А тот может быть и не виноват. – Но я обязан был спросить.
- Чаю, батюшка участковый? – предложил шорник, гостеприимно открывая дверь в дом. Я не стал отказываться. Народ здесь радушный, всем, что Бог послал, делятся охотно. А там, глядишь, в беседе ещё чего вспомнят.
Егоров с супругой угощали меня, как дорогого гостя, но я в основном только пил чай: бабка ждала к обеду. В процессе я не забывал расспрашивать их о жителях улицы и мысленно составлял картину происходящего. Семёновская представляла собой небольшую улицу, по двенадцать домов с каждой стороны. Все соседские семьи Егоровы так или иначе знали. В основном здесь жили ремесленники – кузнецы, плотники, один каретных дел мастер. Обычные. Господи, как мне уже начинало не нравиться это слово. На всякий случай я составил схему расположения домов с фамилиями владельцев, после чего, пообещав супругам внести расследование в список особо актуальных, откланялся.
Возвращался я так же, через Колокольную площадь. Купил восточных сладостей к чаю и петушков на палочке, как и собирался. Бабка их не любит, а вот Митька за цветной леденец душу продаст. Да и с соседскими ребятами поделюсь, почему нет? С детьми из ближайших к бабкиному терему домов у нас сложились вполне дружеские отношения. Пару раз они нам даже помогали. Нашли пропавшего кота тётки Варвары – уж больно она по нему убивалась, а у нас в те дни завал был, да ещё что-то похожее по мелочи. Короче, ребята чуть ли не дрались за возможность «подмогнуть органам».