- Я не хочу его допрашивать, - в который раз попытался было канючить я. – Нам не разговаривать с ним надо, а обратно уложить, ну его.
Лишь появление на пороге отделения нашего вечного доносчика и непримиримого борца за правое дело вынудил нас прекратить препирательства.
- С чем пожаловали, гражданин?
- Заявлению в твою милицию имею, аспид иерихонский! – с порога завёлся дьяк, вскидывая куцую бородку. – Ибо люди добрые информацию мне донесли, что ты, мухомор в фуражке, родителя моего в порубе удерживать смеешь!
- О чём вы, Филимон Митрофанович? – я попытался изобразить дурачка. – Родителя вашего давным-давно похоронили на старом кладбище.
- Воскрес родитель мой, аки Иисус на третий день поводле Писания! – воздевая руки к небу, завопил Груздев. – Благословение на него снизошло! А потому отпусти его немедля да извинения принеси, ибо ни в чём не повинен он, а токмо произволом милицейским в поруб ваш богомерзкий заточён, гореть вам всем в аду, грешники египетские!
Мне начинало надоедать. Я слишком устал, а мне ещё нужно было собраться с мыслями перед походом в подвалы Никольского собора. Я почему-то не сомневался, что по сравнению с предстоящим мероприятием призрачная дорога покажется мне детской шалостью. Мне не нравился епископ Никон, и я был уверен, что ничего хорошего нам от него ждать не стоит. Милицейская интуиция.
- Митька!
- Слушаю, воевода-батюшка! – из сеней сунулся наш младший сотрудник.
- Приведи задержанного из поруба.
- С превеликой радостью!
Митька, кстати, до сих пор был не в курсе, что тот воскрес. Мертвецов он боялся до дрожи и полного паралича, а потому наверняка обходил бы поруб по большой дуге. Но у нас не было возможности разбрасываться сотрудниками, а Митька какой-никакой опыт в сыскном деле имел. Пусть для общего блага пока ни о чём не догадывается, тем более что эти создания ничем не отличаются от живых людей.
Я, кстати, до сих пор не мог понять, как это вообще возможно. Человека хоронят, его тело разрушается в земле - оно попросту исчезает. Я допускаю, что можно каким-то образом вернуть душу, переселить её в другое тело, об этом я неоднократно читал в фантастических книжках. Но создать прежнее тело из ничего? Я сталкивался в этом мире с разными силами – и с добрыми, и со злыми. Но вот со святыми праведниками раньше дела не имел. Да что там, я понятия не имел, на что они способны! Это дело в красках показывало мне, что праведники здесь не так просты, как я ошибочно думал. Город постепенно охватывала радость от возвращения с кладбищ любимых родственников.
Им действительно рады, чёрт возьми. Они возвращаются по домам, не встречая никакого сопротивления, и это самое страшное. Примерно как, знаете, в романах описывают вампиров: им достаточно получить разрешение войти в дом. Так вот этим даже разрешение не нужно, они просто приходят туда, откуда их однажды вынесли.
И да, мне было страшно. Я не знал, как бороться с теми, кто не является врагом.
Спустя пару минут Митька вновь распахнул дверь из сеней и втолкнул в горницу невысокого плюгавого мужичка. Тот начал с того, что плюнул на пол и завопил так, что стрельцы, дежурившие у ворот, начали оборачиваться.
- Ты как посмел меня в погреб свой богомерзкий затолкать, кочерыжку тебе в ухо!
Я переводил взгляд с Фильки на Митрофана Груздева и едва сдерживал смех. Отец и сын были похожи, как две капли воды. Оба тощие, плешивые, с козлиными бородками и абсолютно не умеющие держать язык за зубами. К тому же волею времени они сейчас оказались примерно одного возраста.
Митрофан наконец заметил собственного отпрыска и подозрительно прищурился.
- Филька, ты, что ль? А чойта ты замызганный такой, ажно глядеть тошно!
Как будто сам Груздев-старший выглядел как-то иначе. Ну, он-то в собственных глазах наверняка Аполлон.
- Дык я ж, тятенька, весь в тебя, - проблеял дьяк и попытался было обнять родителя, но тот скривился ещё подозрительнее.
- Да не может быть! Вона плешивый какой, небось ни одна баба на тебя ни в жисть не посмотрит!
Меня распирал смех. Я старательно изобразил кашель, чтобы хоть как-то сохранить лицо. Вся эта ситуация напоминала попросту театр абсурда. Филимон Груздев беседует с воскресшим отцом! Кому рассказать – не поверят ведь. Если бы мне рассказали, я бы не поверил, честное слово. Из сеней сунулся Еремеев. Посмотрел на Груздевых, сравнил их, откровенно заржал и выпал вон. Я перевёл дыхание. Господи, ну что за день!
- Вот маменька твоя была, помнится! Какими бидонами бог наделил – куда тебе, пню трухлявому, такую женщину!
Я снова кашлянул. На этот раз не от смеха, а с целью призвать их к порядку. Меньше всего на свете мне хотелось слушать про достоинства госпожи Груздевой.
Обычно я веду себя с подозреваемыми иначе. Я их допрашиваю и тщательно заношу их ответы в блокнот. С Митрофаном Груздевым получалось совсем не так. Во-первых, он был нам абсолютно не нужен. Серьёзно, у нас таких, как он, полгорода скоро бегать будет. Единственным, кто интересовал меня в этом деле, был отец Алексий, да и тот лишь потому, что мне не раз приходилось слышать о его праведности. Мы уже поняли, что неживые-немёртвые не приведут нас к своему создателю. Не было между ними никакой мистической связи.
- Гражданин Груздев!
- Чё? – хором отозвались отец и сын. Так, понятно.
- Митрофан… как вас по отчеству?
- Филимоныч. Я ж ентого жука навозного в честь батюшки покрестил!
- На себя бы, тятенька, посмотрели! – оскорбился Груздев-младший. – Я вас из-под гнёта милицейского вызволять явился, живота не жалеючи, а вы…
- Митрофан Филимонович, - я попытался прервать эти пререкания. – Вас обвиняют в хулиганстве. Вы разрисовывали заборы граждан и теперь по закону должны понести наказание.
Я говорю это человеку, который умер пятнадцать лет назад. Интересно, у нас когда-нибудь судили покойников? Я никак не мог отвлечься от общей абсурдности этого дела.
- А ежели душа искусства требует – так и что ж? – вздёрнул подбородок Митрофан. – От них не убудет, а я так самовыражаюся.
- Это порча чужого имущества. Потерпевшие несут расходы в связи с необходимостью убирать ваши художества с заборов.
- И чё?
Митрофан Груздев мне чем-то неуловимо напоминал боярыню Бодрову. Та, конечно, образованнее и изящнее немытого храмового дворника, но суть была примерно та же.
- Я должен отправить вас в государеву тюрьму.
- Да не посмеешь! – хором взвыли Груздевы. Мы с бабкой переглянулись. Пока я соображал, Яге, видимо, что-то пришло в голову. Во всяком случае, уж очень подозрительно она шевелила губами, что-то неслышно бормоча.
- Но ежели сын тебя на порог пустит, то можешь у него жить, суда дожидаючись, - неожиданно подала она голос. – Ты, Филя, за этим же и пришёл? Батюшку родимого из когтей милицейских вызволить? Ну дык мы не держим его, участковый дозволяет.
Что-то мне сейчас подсказывало, что я и в самом деле должен «дозволить». Когда у бабки такой голос, я не завидую её жертвам.
- Не возражаю, - подтвердил я. – Идите оба.
Филимон Митрофанович как-то незаметно сник. Очевидно, он рассчитывал, что Груздева-старшего мы не отпустим, и это даст дьяку возможность героически проявить себя в борьбе против неугодного милиционера. А мы вот так просто – идите. Неинтересно, никакого героизма. К тому же он, похоже, надеялся, что, поскольку Митрофана мы не отпустим, общаться с «тятенькой» не придётся. Мы с бабкой вновь переглянулись, едва сдерживая смех.
- Ирод участковый! – плюнул на пол дьяк. Видимо, хотел оставить за собой последнее слово. – Попомнишь ещё, как людей безвинно в порубе гноить!
- Не безвинно, - невозмутимо отозвался я. – И скажите спасибо, что настоящий преступник найден, а то бы до конца жизни от Крынкина прятались.