- Маргарита? А… детские комплексы, - фыркнул Горох. – Я ж тебе её историю рассказывал вроде?
- Не вы, Кашкин просветил.
- А, ну значит, в целом ты в курсе. Отец её, Гаврила, ещё до её рождения всё проиграл да пропил, одну рубаху себе оставил, дом трижды закладывал, в долговой тюрьме сидел. Играют они, уж несколько поколений, да так, что хуже пьяницы горького. Вот и остался у Гаврилы один токмо титул — ни дома, ни еды, ни денег детям на учёбу. А ты ж знаешь, как здесь девиц учат — языки да танцы, да рукоделие.
- Ага, вы говорили.
- Ну вот. А она, получается, к замужеству ни единого словечка по-иностранному не знала да вилку первый раз на собственной свадьбе увидела. Ей без двух месяцев шестнадцать на момент венчания было. А свадьба была… у меня скромнее, ей-богу. Вино реками лилось, никто ж не думал, что Игнатьич третий раз женится — да на такой. Она ж себя среди его родни дояркой чувствовала. Тут же учителей себе затребовала, с отцом да сёстрами знаться перестала. Результат ты видел.
Ах вот оно что, мысленно усмехнулся я.
- Она же потребовала Лариску в школу замежную отослать, ибо, говорит, без образования девице срам один. Все, значит, детей здесь учат — не брезгуют, одни Бодровы опять отличились. Ладно, ну их, Никита Иваныч, давай-ка мы с тобой чаю выпьем.
Он на ходу отдал распоряжения, и мы вошли в библиотеку. Мне она нравилась. Тишина здесь была какой-то особенно уютной. Мы с государем расположились за низким столиком у окна. Спустя несколько минут расторопные слуги принесли чай и блюдо с угощениями, поставили на стол и бесшумно исчезли.
Горох разлил по чашкам душистый малиновый чай.
- Ну, Никита Иваныч, теперь обскажи мне честно, как следствие ведёшь, скоро ли правопорядок в городе восстановить сможем. Ить слыхал я ныне, что народу воскресшего за полторы сотни перевалило. Возможно ль сие?
- Похоже, что да. Мы стараемся, Ваше Величество, но по-прежнему контролировать это не можем.
- Ну, Бог в помощь, - вздохнул царь.
- Ваше Величество, по ходу следствия у меня к вам возник вопрос, - я собрался с духом.
- Излагай. Хочешь ещё о ком-то собрать сведения?
- Не совсем. В общем, как бы это потактичнее озвучить… зачем вы второго марта просили отца Кондрата снять городские щиты?
Тишина повисла такая, что было слышно, как в стекло бьётся муха. Государь молчал, я тоже.
- Я тебе, участковый, доверяю безмерно, ты это знаешь. Но вот зачем я в тот день пошёл к отцу Кондрату — это, уж не обессудь, не твоё дело.
Что? Первые секунд десять я думал, что ослышался. Это было совершенно не похоже на нашего государя. Как бы самонадеянно это ни звучало, но он действительно мне доверял. Это не бояре, которым я поперёк горла, это мой друг, которого я всей душой уважаю.
- Простите?
Горох виновато развёл руками.
- Не серчай, Никита Иваныч, но то — дело моё личное.
- Ваше Величество. В тот день, точнее, в те несколько минут, когда над городом не было защиты, в Лукошкино кто-то проник. Кто-то, владеющий очень странной силой, границ которой мы сами пока не понимаем. И у нас есть основания предполагать, что именно этот человек стоит за чередой воскрешений. Каким именно образом — мы тоже пока не знаем. Ваше Величество, я прошу вас даже не как милиционер — как друг, мне нужно знать, зачем вы просили снимать барьеры.
- Извини, Никита Иваныч.
Мы вновь помолчали. Я уже понял, что он мне ничего не скажет. Злиться, стучать кулаком по столу и орать было бессмысленно. Он царь, отвечать или нет — его право. Я просто не ожидал. Это был один из ключевых моментов следствия. Я почти уверен, что от его ответа многое бы прояснилось. Но увы, на нет и суда нет.
- Ладно, забыли, - вздохнул я. – Тогда я вам хотя бы расскажу, что узнал.
- Давай, - с некоторым облегчением согласился государь.
Я вкратце пересказал ему свои приключения на призрачной дороге.
- Понимаете, Ягу спровоцировали, заставили выйти из города. Наш подозреваемый не сомневался, что она помчится меня спасать, и потому наслал на меня этот морок с дорогой. Митьку и стрельца зацепило случайно, основной целью был именно я. Мы заблудились, Яга полетела нам на выручку, и барьеры были убраны второй раз. Преступник снова в городе. Потому и прошу вас…
- Нет.
Я тяжело вздохнул.
- Ладно.
Я рассказал про лабиринт Никольского собора, упомянув и движущиеся коридоры, и пса, который то ли был, то ли мне привиделся. Я ни в чём уже не уверен. В завершение своего рассказа я запустил руку в карман и выложил на стол перстень с фиолетовым камнем.
Горох застыл. На его лице появилось настолько безумное выражение, что я испугался, как бы государя не хватил удар. Он судорожно хватал ртом воздух и переводил взгляд вытаращенных глаз с меня на кольцо и обратно.
По моим ощущениям, прошло минут пять. Горох открыл стоявший здесь же, на подносе, зелёный штоф и жадно отхлебнул прямо из горлышка. Он пил водку, как простую воду, даже не морщась.
- Ваше Величество! – если он сейчас отключится, это следствию не поможет. Государь посмотрел на меня абсолютно потерянным взглядом.
- Откуда перстень?
- Нашёл в лабиринте.
- Врёшь.
- Ваше Величество! – дожили. Раньше он меня ни в чём подобном не обвинял. Горох отшвырнул пустой штоф, и тот покатился по ковру. Я на всякий случай приготовился обороняться, но не пришлось: он словно разом потерял все силы и безвольно рухнул обратно на стул.
- Участковый. Последний раз спрашиваю, откуда перстень?
- Нашёл в лабиринте.
- Врёшь?
- Когда это я вам врал?! – возмутился я. Он пожал плечами, затем встал и жестом велел мне следовать за ним. Мы вышли в коридор и отправились на жилую половину.
В спальне государя я до этого ни разу не был. Мы прошли её насквозь, и Горох открыл дверь в небольшую, абсолютно пустую комнату. Единственным в ней, что сразу притягивало взгляд, был огромный, во всю стену, женский портрет. Я застыл, поражённый искусством художника. Дама на портрете была будто живая.
Здешний идеал женской красоты отличается от того, к которому я привык в своём мире. Здесь в моде пышнотелые, крепкие барышни — считается, что именно такие могут родить здоровых детей. Из Европы пришла недавняя мода на корсеты, но ей следуют лишь самые смелые, вроде той же Маргариты. В любом случае, худоба по здешним меркам — прежде всего признак слабого здоровья.
Дама на портрете была миниатюрной и худощавой. Тонкие руки, едва оформившиеся груди. На её бледном лице с острым подбородком и высокими скулами выделялись яркие карие глаза. А ещё у неё были длинные, до самых колен, волосы цвета меди, заплетённые в несколько толстых кос. Я был настолько поражён, рассматривая это богатство, что не сразу заметил в волосах корону. Так…
- Кто это?
- Ульяна. Жена моя.
Её косы притягивали взгляд. Она была вполне обычной – нет, не уродливой, конечно, но и не писаной красавицей. Но волосы… я не сдержал громкий вздох восхищения. В памяти невольно всплыл наш разговор с Ягой, случившийся перед моим первым визитом к государю.
- Царь наш – вдовец, - сказала тогда бабка. – Жена его, царица Ульяна, умерла три года назад.
Я ни разу её не видел. В царском тереме не было её портретов, и горевать по ней Горох предпочитал один. Он не делил свою скорбь ни с кем. Её имя, казалось, просто забыли, оставив лишь единственный день памяти – третье марта, день её смерти.
Первая жена нашего государя. Спокойный взгляд женщины с портрета словно обволакивал. Мне начинало казаться, что я напрасно паникую, мои проблемы решаемы, нужно лишь смиренно принять происходящее.
- Это её перстень, - пояснил Горох. – У меня такой же.
Он подошёл к портрету и опустился на колени, уткнувшись лбом в холст на уровне ног женщины.
- Прости меня, моя хорошая.
Впервые за время моего пребывания в этом мире я видел слёзы в глазах государя. В который раз за расследования меня охватила бесконечная грусть. Теперь уже – за них: за Гороха и эту Ульяну, за царицу Лидию, которая пыталась занять её место, за их неродившегося наследника. Всё в деле идёт наперекосяк.