Я молчал и даже дышать старался как можно тише. Горох провёл по холсту ладонями и встал с колен.
- Я хотел тебе её показать. Я самолично ей этот перстень надевал, женой называючи. Семнадцать лет мне было, ей – на год меньше.
Я бросил последний взгляд на женщину на портрете, и мы вышли из комнаты. Государь вновь повёл меня в библиотеку.
- Любил я её, Никита Иваныч.
Мы вновь уселись на прежних местах, слуги принесли свежезаваренный чай.
- Любил до одури, жизнью моей она стала.
«А как же Лидия?» - хотел было наивно поинтересоваться я, но передумал, чтобы не выставить себя идиотом. У меня опять начинало появляться нехорошее предчувствие.
- Поэтому когда ты перстень ейный на стол выложил – тут я и обомлел. Ведь невозможно сие.
- Ваше Величество, давайте так. Вы постараетесь успокоиться и рассказать мне про вашу супругу, потому что я совсем ничего про неё не знаю. И мы вместе попытаемся понять, как принадлежавший ей перстень попал в подземелье Никольского собора. Если не возражаете, я буду записывать.
- Пиши, ежели тебе так удобнее, - Горох пожал плечами. Государь наш, здоровый, вечно энергичный мужик выглядел сейчас совсем разбитым. Мне, если хотите, было даже стыдно. Но я же не виноват, что следствие в итоге вывело меня на Ульяну.
- Она из рода бояр Мясоедовых. Родитель ейный ещё при батюшке моём пост занимал, с которого мы год назад Мышкина попёрли. Охраной дворцовой, стало быть, заведовал. Дельный был мужик, да вот беда, на охоте на медведя напоролся, тот и растерзал его. С матушкой Ульяна осталась, да незаметно как-то ко двору прибилась. Заметил я её, ещё детьми мы были, играли вместе. А потом как-то… не знаю, само вышло. Я понял, что без неё не смогу, и предложил быть моей женой. И она мне отказала.
- Почему? – удивился я.
- Вишь какое дело, Никита Иваныч… здоровье у неё с детства слабое было. Про неё уже тогда говорили, что родить не сможет. И она сама это понимала.
Да уж, здешние порядки оставляют желать лучшего. Досужие кумушки кого угодно и в чём угодно убедят, не только слабую девчонку.
- А на царицу вона какая ответственность возложена. Не токмо перед мужем, но и перед страной целой. Сказала она мне сие, а сама, вижу, слезами умывается. По сердцу я ей тоже был. Не отпущу, думаю, вовек не отпущу, пусть хоть весь город сгорит.
Почему-то мне уже не нравилась эта история.
- Два года прошло, прежде чем по новой я к ней не посватался. Она эти годы при соборе молилась, поговаривали, в монастырь собирается. Всю жизнь её душа безгрешна была, ни единого лихого слова никто про неё не сказал. Вера ейная чиста была, будто роса майская. Успел я, не ушла Ульяна в монастырь. Люб я ей был, и она мне, в разлуке жизнь в тоску смертную превращалась. Она, когда одна оставалась, молилась неустанно – за моё здравие да за упокой души родителя своего, я токмо её молитвами и оберегался. Обвенчались мы, и надела она корону.
Я почувствовал, что моё сердце начало биться чаще. Кажется, мы подбираемся к сути вопроса.
- Мы были женаты почти четырнадцать лет. Ульяна болела, детей у нас не было. Я всё равно её любил, Никита Иваныч, мне плевать было, есть у меня наследник аль нет. Я бы… вон, хоть Бодрову трон передал да уехал с ней, лишь бы токмо она была счастлива. Но она… ей это было важно, она отчаянно хотела ребёнка. А незадолго до смерти, в феврале то было – сказала она, что поедет в монастырь дальний, икону чудотворную поцелует. Верила, что сжалится над нею Господь и даст нам наследника. И уехала, даже слушать меня не стала. Я не мог её сопроводить, ибо посольство важное прибыть намеревалось. Попрощались мы… плакала она, твердила, что виновата передо мной, ибо не может дитя мне дать. Утешал как мог. И с последнего дня февраля я её не видел. А третьего марта гонец прискакал: скончалась царица в дороге, погребли в лесу густом.
Я едва не подскочил и ошалело уставился на государя.
- Вот такая история, участковый. Ежели б жива она была – ничего бы этого не было. Вся жизнь бы иначе повернулась.
- Ваше Величество, получается, вы не видели её мёртвой?
- Нет.
У меня кровь застучала в ушах. И вместе с тем я сообразил, что сейчас – не лучший момент, чтобы сообщать Гороху, где именно я нашёл перстень. Он ведь на епископа Никона с голыми руками бросится, а мне они оба ещё нужны. Епископа я вообще хотел посадить, но для этого, как совершенно верно заметила бабка, мне нужны веские доказательства. От тех, что у меня есть на данный момент, он отвертится играючи.
Государь пустым взглядом смотрел сквозь меня.
- Сила у неё была, Никита Иваныч, Господом даденная.
- Какая?
- Людей исцелять.
Я поперхнулся чаем. Нет, не подумайте, в этом мире умение лечить (чем угодно — травами, прикосновением рук, да хоть иглоукалыванием!) – штука распространённая. Например, наша Яга сколько раз меня своими настойками спасала. Но… слишком многое в нашем деле начало указывать на царицу Ульяну, и этот дар — всего лишь один из последних штрихов к портрету. Кажется, мы нашли женщину, силами которой в город идут орды оживших мертвецов.
Вот только и найти её, как выяснилось, - не основная моя проблема. Я должен знать, зачем она это делает. Почему вся страна считает её мёртвой, а её кольцо я обнаружил в замурованной комнате. У меня, если честно, уже голова трещала.
- Вымолила она себе силу эту, - тихо продолжил Горох. – Сама детей иметь не могла, однако дети малые завсегда к ней тянулись. И коли хворь какая с ними приключалась — дык Ульяна завсегда помочь могла, лишь рукой коснувшись. Знали о том люди, детей хворых к ней несли. А она опосля лишь молилась смиренно, за силу такую Господа прославляючи. Ежели б не я, Никита Иваныч, она бы ещё отроковицею в монастырь ушла, не нужна ей была корона.
Я тяжело вздохнул. Я действительно почти не сомневался, что это именно она поднимает мёртвых, но — как, зачем? И как мне её найти?
- У вас есть предположения, как её кольцо оказалось в лабиринте?
Горох отрицательно помотал бородой. Нет, он не врал мне, но такое чувство, что что-то недоговаривал. К тому же меня крайне огорчало его упрямое нежелание объяснять, зачем он ходил к отцу Кондрату. Определённо, это тоже как-то связано с Ульяной. Мне нужно было поговорить с бабкой. В наших с ней обсуждениях обычно рождалась истина.
***
Я наскоро попрощался с государем и вышел во двор. Немного поболтал со стрельцами, потом отправился на конюшню. Когда я наконец выехал в сторону отделения, было уже часов шесть вечера.
Меньше всего в бабкином тереме я ожидал встретить боярина Крынкина. С ним была Агапка, она узнала меня и смущённо улыбнулась, опустив взгляд. Боярская охрана протирала штаны во дворе, лениво переругиваясь с нашими стрельцами. Судя по красной роже, боярин после собрания изрядно принял.
- Здравствуйте, гражданин, с чем пожаловали?
- И тебе не хворать. В городе бают, ты изловил супостата того, что забор мне размалевал.
- Ну, можно и так сказать, - не стал спорить я. На самом деле, в поимке Митрофана Груздева моей заслуги не было, мне его притащили уже готового. Как обычно это бывает, удачно совпало: Митрофан и мужики, которые его скрутили, просто встретились в нужное время в нужном месте.
- Ну дык я государю сказал ужо, чтоб не беспокоился, место казённое сморчок сей занимать не будет, ужо об том я позабочусь.
- Что?!
Понимаете, с Крынкина станется одним ударом кулака вышибить дух как из Митрофана, так и из его тщедушного сына. Более того, я не сомневался, что эта мысль уже давно свербит у боярина в голове. К тому же Бодров, который мог бы его остановить, удачно пропал.
- Что вы с ними сделали? – тихо поинтересовался я, надеясь, что он проникнется моим угрожающим тоном. Боярин лениво отмахнулся.
- Мордами об забор повозил, делов-то. Да донос, что дьяк на меня государю настрочил, сожрать заставил. А ныне они на пару мне конюшню красят, да сторож с кнутом за ними бдит пристрастно. Ты, участковый, зелен ещё, преступников учить не умеешь. А как закончат — дык и о каторге похлопотать не грех будет…