- Вы как всегда правы, бабуль.
Мы встали было ей помочь, но Яга лишь цыкнула зубом и принялась лихо ворочать ухватом горшки в печи. На обед у нас было жаркое, которое она наложила нам из здоровенного чугуна.
- Откушайте, мóлодцы, чего Бог послал.
Запах ароматного мяса с картошкой щекотал ноздри.
Во время обеда мы молчали. Собственно, больше и говорить было особо не о чем – всё основное мы обсудили, дальше только ждать. Ещё некоторое время мы провели за чаем, обмениваясь новостями о разных пустяках. Полцарства за возможность отвлечься от воскресших мертвецов и пропавших бояр! У нас была катастрофическая нехватка обычных человеческих новостей – простых и добрых. Ей-богу, если я не раскрою это дело – подам в отставку. А если раскрою – уйду в отпуск. Мы все работали на пределе моральных сил.
После чая Фома попрощался и ушёл, пообещав к вечеру доставить нам кучера боярыни Бодровой. Собственно, делать нам было нечего. В этом расследовании мы часто чего-то ждём. Обычно я ношусь по городу, как ужаленный, не имея ни единой возможности отдохнуть. А сейчас не так.
- Ты бы, касатик, развеялся. Сходил бы на ярмарку, что ли…
- А? – я растерянно моргнул. – Простите, бабуль, задумался. Нет, я сейчас схожу не на ярмарку, а к отцу Кондрату. Хочу спросить, у кого исповедовалась Ульяна. Кто был её духовным отцом.
- Да, это дело хорошее, - кивнула она. – А то я ить не ведаю. Я её ни разу, не поверишь, близко не видела, она и на приёмах почти не появлялась, и к народу выходила нечасто. Затворницей жила, токмо вот деток хворых к ней носили.
Я кивнул. Я и так уже понял, что прежняя царица кардинально отличалась от живой и целеустремлённой Лидии. Австрийскую принцессу воспитывали совершенно иначе. Что касается Ульяны, я нисколько не сомневался, что она более охотно носила бы монашеский апостольник, нежели корону. Сложно как-то. Мне было её жаль.
- Митеньку возьми, скучает мальчонка, - посоветовала Яга. Я кивнул.
- Мы недолго, бабуль.
Я надел фуражку и с планшеткой через плечо вышел во двор.
- Митька! Пошли, дело есть.
Наш младший сотрудник выкатил грудь колесом. Его прямо-таки распирало от желания послужить родному отечеству.
- Какую службу опасную справить требуется, батюшка воевода?
- Никакую. Сегодня за царя умирать не придётся. Мне нужно к отцу Кондрату.
Он заметно приуныл.
- А может, какого преступника заарестовать требуется?
- Требуется, но не сегодня, - пресёк я его творческий энтузиазм. – Пошли.
***
И мы неспешно выдвинулись в сторону храма Ивана Воина. Кучера Фома всё равно приведёт уже по темноте, а сейчас было максимум часа два. Торопиться нам некуда. По дороге Митька развлекал меня байками из жизни обитателей родной деревни, я слушал вполуха. Мысли продолжали витать вокруг царицы Ульяны. Что же всё-таки с ней случилось в те несколько дней между отъездом из города и вестью о её смерти? И как её перстень оказался в подвале Никольского собора?
К тому же я никак не мог увязать её и пропавшего боярина. Милицейское чутьё едва не в голос вопило: связь между ними есть! Но какая, чёрт побери? У меня никак не складывалось. И куда всё-таки подалась Маргарита посреди ночи?
Погружённый в тяжкие размышления, я вошёл в ворота храма Ивана Воина. Митька топал за мной. На территории храма было неожиданно людно. Я огляделся. Траурно одетые горожане толпились вокруг берёзы в углу двор. До меня не сразу, но дошло: отец Алексий. Мы подошли ближе. Я заметил под берёзой свежий холм земли, в который был воткнут деревянный крест. Рядом с могилой прежнего настоятеля на коленях стояли отец Кондрат и трое не знакомых мне священников – они молились, периодически творя земные поклоны. Я тяжело вздохнул. Это ведь мы, мы с бабкой… меня вновь охватила чёрная тоска. Помощь нам стоила святому отцу последних сил. Мне хотелось попросить у старика прощения, но он больше не мог меня услышать.
Мы с Митькой немного постояли в толпе и тихо отошли в сторону. Я не решался прерывать молитву отца Кондрата, оставалось только ждать. Мы уселись на лавку у забора, дожидаясь, пока святой отец закончит. Он подошёл к нам минут через пятнадцать.
- Бог в помощь, милиция, - поздоровался настоятель и размашисто перекрестил нас обоих, после чего я встал и пожал ему руку. – Отца Алексия погребли ныне, вот люди проститься с ним идут. Ну мы уж сказали всем, что старец сей к нам из монастыря дальнего приехал – да и отдал душу Господу. Два дня ведь всего, Никита Иваныч.
Я кивнул. Да, это мы. Хуже всего было то, что я никак не мог искупить свою вину перед стариком. Он согласился нам помочь и поплатился за это.
- Святой отец, я к вам по делу. Есть у вас время?
- Для тебя завсегда найдётся, - успокоил он. – Пошли. А ты, добрый молодец, здесь побудь, вона пса развлеки.
Упомянутый пёс сидел на ступеньках храма, свесив язык изо рта. При этом морда его выглядела улыбающейся. Митька надул губы – мол, опять дела следственные без него вершат, но перечить не стал. Пёс подбежал к нам и радостно завилял хвостом. Отец Кондрат жестом поманил меня в храм. Уже на ступеньках я обернулся: Митька бросил палку в сторону ворот, и пёс помчался добывать. Вот и замечательно, пусть развлекаются, хоть кому-то будет весело.
- Ну что, участковый, рассказывай.
Мы уселись за столом в подсобке, где обычно принимал посетителей отец Кондрат. Я принялся излагать ему свои подземные приключения, не забыв упомянуть и про пса. Всё же его роль в моём спасении из подвалов Никольского собора я и сам до конца не понимал. Был ли пёс, не было… он мог мне привидеться, но, с другой стороны, как можно быть настолько реальным, чтобы безошибочным путём вывести меня из подземелья? Я бы в жизни оттуда дорогу не нашёл.
- На всё воля Господа, - выслушав меня, заключил святой отец. – Ежели Ему было угодно, чтобы ты живым оттуда вышел, то Он тебе пса в подмогу послал. А уж был ли пёс аль не было… то не человеку решать. Просто прими на веру.
Я кивнул. Для меня это и в самом деле вероятнее всего останется тайной. Я мог там остаться – в движущемся лабиринте под толщей земли. Меня накрыл запоздалый приступ клаустрофобии, и я глубоко вздохнул, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Я оттуда вышел, и это главное. Мог не выйти.
Мог остаться, как пленница замурованной комнаты, что рисовала чем-то острым палочки на камнях.
- Я нашёл там перстень, - продолжил я. – Перстень царицы Ульяны.
Отец Кондрат помолчал, задумчиво пожевал губами.
- Почём знаешь, что ейный?
- Государь опознал. Говорит, у него такой же.
- А, ну ежели государь… тогда конечно. Я был на их венчании, ещё при отце Алексии то сталося. Незадолго до его смерти то было. И перстни обручальные их видел, парные. Ежели государь узнал, значит, и впрямь Ульянин перстень ты в подземелье выискал.
- Как он мог туда попасть?
- Про то не ведаю. Ульяна-то незадолго до смерти в монастырь собралась – икону чудотворную поцеловать. Верила, что всё же вымолит себе прощение, что пошлёт ей Господь дитя. Чистая душа была, Никита Иваныч… уж и не знаю, за какие грехи ей кара такая. Ведь никому ничего худого в жизни не содеяла.
- Тогда почему, когда я спрашивал про праведников, вы не сказали про неё?
- Дык ведь померла она, Никита Иваныч.
- Её никто не видел мёртвой.
- Это верно, - подумав, согласился святой отец. – Но зело слабого здоровья она была, никто и не удивился, что государыня преставилась.
- Но как-то же она в подвал попала.
- Никита Иваныч, - как-то укоризненно взглянул на меня отец Кондрат. – Ты ежели подозреваешь, что встала она, дык спроси у неё сам, как она туда попала. А покуда ты на месте топчешься.
Это верно. И милицейское чутьё мне подсказывало, что очень скоро мне представится возможность встретиться с прежней царицей. Даже если мне этого не очень-то и хотелось.
- Скажите, у кого она исповедовалась?
- У епископа Никона. Про то точно знаю, он ей грехи отпускал и причащал её. Он тогда ещё более-менее был, это последние лет восемь его понесло – из собора рынок сотворил. Ежели ты про Ульяну что знать хочешь, дык тут тебе либо государь в помощь, либо епископ.