На не работающем фонтане бедная Латон пыталась убежать от оскорбляющих её ликийских крестьян, посланных змеем Пифоном, и превращенных в лягушек Юпитером. В пустом фонтане подальше спешит к ней её сын, Апполон, загоняя при топленных лошадей, которые беспомощно барахтались на отмели. Неожиданно для себя Анни увидела знакомый силуэт и спросила:
— Это что?
— Эйфелева башня, — ответил Дима.
— Макет?
— Настоящая, — возразил Дима, и они за руку отправились поближе. Миновав Апполона, подошли к большому каналу, где Дима заговорщицки сказал: — Жди меня здесь.
Он вытянул кап и, не включая изображение, что-то в него сказал. Впереди, из-за угла, выскочила настоящая гондола и понеслась к ним.
— Пойдём, — сказал Дима, беря Анни за руку. В гондоле оказался настоящий итальянский гондольер в белой шляпе с красной лентой на околыше, белой рубашке и строгих чёрных брюках. Он стоял на корме с единственным веслом в уключине, ловко им манипулируя.
Дима спрыгнул в лодку и подал руки Анни, принимая её. Они сели в два кресла впереди, оббитых голубым бархатом, и гондола плавно поплыла вдоль берега, приближаясь к Эйфелевой башне. Её громада медленно надвигалась на них, и у Анни захватило дух, когда они оказались под ней, ощущая на себе тысячи тонн металла.
Гондольер затянул баркароллу, и песня, поначалу, оказавшись чужеродной, потом, неожиданно для Анни, вписалась в окружающий пейзаж, наполняя его гармонией. Анни слушала, склонив голову на плечо Димы, обхватив руками его за пояс.
Тихо скользим мы спокойной водою, носом сминая отблески волн ...
Лодочка с милою вдаль убегает, плавной ходою движется челн ...
Широко машет веслом гондольеро, только любимая вдалеке ...
Не проживу без любви в этом мире, смятое сердце вянет в тоске ...
Лодочник доплыл до Большого Трианона и тут из неба посыпался дождь. Анни и Дима понеслись к колоннаде мраморного дворца, где, запыхавшись, укрылись от неожиданного дождя. Поднялся ветер, продувая колонны насквозь, и дождь, вместе с молниями, обрушился на Версаль, затягивая всё туманом.
Несмотря на то, что, что в этот день всё время накрапывал дождь, они облазили, всё, что смогли, а вечером, мокрые, но довольные, возвратились в особняк, где их поселили незнакомые спонсоры. Анни сразу же умчалась в душ, а Дима взял на себя обязанности повара, что было не сложно: пока они отсутствовали, кто-то приготовил еду, оставив её прикрытой салфетками на кухне.
— Это ты приготовил? — спросила Анни, возвращаясь в халате и с мокрыми волосами.
— Я, — широко улыбаясь, соврал Дима. Анни подошла к нему и чмокнула его в щеку:
— Спасибо.
— Так не благодарят, — возмутился Дима, глядя ей в глаза.
— А как? — спросила она, подняв на него лицо и улыбаясь.
— Вот так, — сказал Дима, впиваясь в её губы. Она обняла его за шею, и они долго стояли, истязая друг другу губы, пока Анни не спохватилась:
— Я ужасно хочу есть!
Они покушали, и, нарушив стоящую ранее невидимую стенку между ними, вместе забрались в широком кресле, наслаждаясь теплом от камина, который разжёг Дима. Языки пламени завораживали своим непостоянством, меняя свой облик каждое мгновение, а они, изредка целуясь, смотрели в огонь, с приятной нежностью ощущая присутствие другого.
Когда пришла пора спать, Дима посмотрел на Анни, а она, растерянная, сказала: — Я боюсь, — на что он серьёзно ответил:
— Я тебя не трону. Мы только будем вместе лежать.
Забравшись в кровать, Дима повернулся к ней:
— Всё забываю у тебя спросить, что за ожерелье у тебя на шее?
— Подарок моего друга, — сказала Анни, не особо распространяясь о сардониксе на шее. Немного помолчали, неподвижно глядя на расписанный потолок. Как-то сами собой потянулись руки, а губы нашли друг друга, чтобы тут же начать ласкать, а остановиться никто не пожелал.
Неистовство продолжалось целую ночь и только под утро они заснули. Когда, ближе к обеду, они поднялись из кровати, немного смущённые друг другом, Анни, краснея, спросила, комкая в руках простыни в пятнах:
— Куда это девать?
Дима забрал и унёс, а Анни торопливо убежала под душ, смывая следы ночи, которые нельзя и не хотелось смывать из памяти.
Кушали, не говоря ни слова, а сразу после обеда, Дима подошёл к Анни и, став на колена, спросил: — Ты будешь моей женой? — на что Анни ответила одним словом: — Да.
— Одевайся, — сказал Дима.
— Зачем? — не поняла Анни.
— Мы едем в муниципалитет, — ответил Дима.
— Зачем? — не поняла Анни.
— Ты тупая, — рассмеялся Дима, стоя на коленях.
— Сам тупой, — рассмеялась Анни, впиваясь в него губами. Оторвавшись от него, она отправилась наверх, пригрозив пальцем:
— Так и жди!
Когда она, одетая, спустилась вниз, он стоял на коленках.
— И кто из нас тупой? — спросила она у него.
— Понял, не тупой, — ответил Дима, заложив руку за ворот халата, и побежал одеваться.
В муниципалитете у них взяли документы и очень быстро выдали две бумажки:
— Приходите через месяц, — сообщила, озаряя их улыбкой, молодая девушка с бейжиком муниципалитета.
— Почему так долго? — обескуражено спросил Дима.
— Балда, может, я передумаю, — пошутила Анни, а девушка лучезарно ей подмигнула. Когда они вышли из здания, Дима озабоченно спросил:
— Ты, правда, можешь передумать?
— Не надейся, — успокоила его Анни.
Дима бездельничал целую неделю, пока была Анни, забыв о своей работе и своих спонсорах, а те даже не напоминали о себе. Единственный, кто появлялся в особняке, была мадемуазель Мари, да невидимый повар, оставляющий на кухне готовый обед.
Анна, в свой последний день, озабоченно спросила:
— Тебя не беспокоит то, что ты не видел своих меценатов?
— Нет, — ответил Дима, — здесь люди доверяют друг другу. А пока тебя не будет, я наверстаю, — добавил он, улыбаясь на всё лицо.
— Не знаю, не знаю, — сказала Анни, искоса поглядывая на мадемуазель Мари, приехавшую в аэропорт её провожать.
— Не беспокойся, — шепнул ей на ухо Дима, — она мне совсем не нравится.
— Мне тоже, — сказала правду Анни.
* * *
Товарищ Тёмный источал само обаяние, и все домочадцы были от него без ума, в особенности Алида, которая обожала брать здоровенного коня на руки и поглаживать его по пузу. Чтобы облегчить ей данное действие, которое доставляло ему удовольствие, товарищ Тёмный уменьшал свой вес до минимума, вызывая у Алиды сочувствие: «Что же ты такой лёгонький?» — и подкармливала его овсом. То, что овёс высыпался аккуратной кучкой под товарища Тёмного и зерно с удовольствием склёвывала курица, не волновала Алиду, так как она этого не видела, балуя любимца.
А вот Сергею присутствие товарища Тёмного не нравилось. Он ещё помнил, как десяток лет назад, его, Сергея, товарищ Тёмный вернул к Элайни и дочери Марго, вложив в его голову знания того, как они с Элайни здесь жили до его появления. Только голова Сергея, поверив сразу, критически перебрала внушаемое и определила, что многого того, что он знал, в его жизни не было.
Сергея тревожила мысль, что товарищ Тёмный здесь не только для того, чтобы соединить Альмавер и её мать, Бонасис, но имеет ещё какую-то цель, касающуюся их с Элайни, тем более что у них, отчего-то, пропала Марго. Сергей подспудно думал, что исчезновение дочери как-то связано с появлением товарища Тёмного, а неясные высказывания Хамми, что с Марго будет всё в порядке, как будто подтверждали эти подозрения.
Поэтому, когда однажды утром товарищ Тёмный сказал Сергею: «Пойдём, прокатимся!» — он был внутренне готов к разговору, и размышлял о том, какую жертву им придется принести, чтобы вернуть Марго назад. Товарищ Тёмный, проверив мысли Сергея, не стал ходить вокруг да около, а сообщил:
— Я появился здесь, чтобы вернуть Элайни и тебя в ваше время.