— Знаешь, Кальман, — слышал он голос доктора, — военная служба в колониях, в тропиках, очень тяжелая. В десяти — двенадцати тысячах километров от родины. Когда я был в Гонконге…
— Ты был вместе с дедушкой в Гонконге?
— Да, в тридцатом году… Там мы и познакомились. В ту пору старика интересовала авиационная промышленность Японии, и он на несколько лет поселился в Гонконге. Пей кофе, а то остынет. Гонконг… Любопытный город, и люди там любопытные. Это разведывательный центр Британской империи в борьбе против Японии. Место сбора международных авантюристов…
На башне францисканской церкви пробило восемь часов.
— Я пообещал твоему деду, что буду присматривать за тобой. Он шлет тебе привет.
Молодой человек вскинул голову.
— Когда ты разговаривал с ним?
— Он просит, чтоб ты не забывал его. И для большей убедительности посылает тебе эту фотографию. — Шавош вынул из бумажника фотографию размером 6x9 и протянул ее Кальману. Это была та самая фотография, которую показывал ему Дункан. Кальман был ошеломлен. Этого он никак не мог предполагать. Затем, чтобы скрыть свою растерянность, он заулыбался.
— Понятно, дядя Игнац, — сказал он. — Я в твоем распоряжении.
2
На другой день утром Кальман явился в часть. Указания, полученные им от дяди Игнаца, показались ему детской забавой. Не так представлял он себе борьбу против нацистов. Может ли повлиять на положение на фронтах его информация о том чему их обучают на сборе, каковы технические данные венгерских танков и что дали наблюдения за офицерами и рядовыми?
Уже близился конец учебного сбора, когда Кальман поделился своими мыслями и переживаниями с доктором. Они сидели в саду; в воздухе уже чувствовалось дыхание осени. Кальман сказал, что он хотел бы получить более серьезное задание.
Шавош запустил пальцы в свои седеющие волосы, потом скрестил на груди мускулистые руки.
— Разумеется, ты, мой мальчик, способен и на большее, — проговорил он. — Но сейчас ты должен заниматься этим. Это нужно для тебя, нужно и для меня. Пока что мы закладываем лишь фундамент.
Успокоив Кальмана, Шавош ушел. Он отправился в гости к профессору Калди, приехавшему на несколько дней из Сегеда в Будапешт. Кальман получил увольнительную до следующего утра. Откинувшись на спинку плетеного диванчика и закрыв глаза, он наслаждался тишиной, теплым осенним воздухом и горьковато-пряными запахами, приносимыми вечерним ветерком. Он думал о приближающемся учебном годе.
Учебный год пролетел незаметно, а сразу после окончания экзаменов Кальмана призвали в армию. После шести недель общевойсковой подготовки, когда начались аудиторные занятия, Кальман попросил разрешения проживать вне расположения части. Его задача казалась ему несложной: он должен был наблюдать за людьми, присматриваться, кто сочувствует нацистам, а на кого можно будет положиться в случае вооруженного восстания. О своих наблюдениях он регулярно сообщал Шавошу.
В 1943 году произошло неожиданное событие, которое вынудило к решительным действиям не только Кальмана, но и Шавоша. В первых числах сентября группа офицеров и унтер-офицеров выехала в Германию. И в это самое время всю страну с молниеносной быстротой облетело известие, что союзные войска высадились в Италии. На Восточном же фронте соединения Красной Армии неудержимо двигались вперед.
Кальмана и еще нескольких человек из батальона — в том числе и его нового друга Шандора Домбаи — откомандировали в распоряжение одной из карательных частей оккупационного командования на Украине. На сборы им дали сроку три дня; отправляться они должны были с вокзала Йожефварош.
Домбаи, как только это ему стало известно, тут же отыскал Кальмана. Они присели на скамейку под диким каштаном. Домбаи решительно сказал:
— Я не поеду.
— А что же ты будешь делать?
— Сбегу. Хочешь со мной?
— Куда же? — спросил Кальман.
— Еще не знаю. У нас в распоряжении два дня. Что-нибудь выдумаю.
— У тебя есть связи?
— Была одна нить, да оборвалась. Но… — Он в раздумье посмотрел на Кальмана.
— Твои друзья — коммунисты?
— Не все ли равно? Важно, что антифашисты.
— Не торопись. Если мы решим бежать, то переход на нелегальное положение нужно как следует подготовить. Дело это не простое.
После обеда Кальман пошел домой, переоделся в штатское и поехал в клинику к Шавошу. Год назад доктор Шавош передал свою частную клинику государству для лечения раненых, прибывающих с фронта, и правительство с радостью приняло его подарок. Однако никто не подозревал, что в трехэтажном здании клиники по улице Тома занимаются не только лечением раненых, но и организацией движения Сопротивления. Шавош был специалистом по нервным и душевным болезням, и среди его больных попадались и буйнопомешанные; этих несчастных лечили в закрытом отделении на третьем этаже. Коллеги Шавоша были антифашистами: он подобрал их из своих знакомых врачей после долгого и пристального наблюдения. Никто из них, за исключением двух человек, разумеется, не догадывался о том, что главный врач был одним из руководителей английской разведки, действующей на территории Венгрии, и что он, будучи убежденным англофилом, уже много лет работает на англичан.
Доктор как раз разговаривал по телефону, когда Кальман вошел к нему в кабинет. Он жестом пригласил племянника сесть, но Кальман подошел к окну и углубился в созерцание медленно плывущих по Дунаю к северу барж. Шавош тем временем закончил телефонный разговор, положил трубку, сказал секретарше, чтобы та никого не впускала, затем подошел к Кальману, пожал ему руку и, обняв за плечи, подвел к письменному столу. Кальман рассказал ему, что послезавтра на рассвете его в составе группы особого назначения отправляют на фронт, и попросил указаний. Одновременно он сообщил, что Шандор Домбаи намерен бежать, но в данный момент у него нет надежного места укрытия, так как в результате арестов его связи с друзьями нарушились. Доктор внимательно выслушал Кальмана, а затем сказал, что в соответствии с имеющимся указанием тот должен перейти на нелегальное положение. Сообщение Шавоша навело Кальмана на мысль, что доктор уже обсуждал с кем-то этот вопрос, а это означало, что есть начальство и повыше дяди Игнаца.
— Я уже принял необходимые меры. — Несколько минут Шавош задумчиво молчал, словно проверяя мысленно, все ли он сделал. — Профессор Калди знает тебя?
— Нет, не знает. А я знаю старика, слушал его лекции.
— У профессора Калди есть вилла на Таборхедьском шоссе.
— Где это?
— В Обуде, на склоне Розового холма. Виллу ты скоро сам увидишь, а вот о старике я кое-что тебе расскажу. — Доктор, куривший обычно сигары, на этот раз закурил сигарету. — Калди человек со странностями, — продолжал он. — Унаследовал большое состояние, но не придает ни малейшего значения ни деньгам, ни имуществу и растрачивает средства на какие-то глупости: он собирает антикварные вещи. Наверно, поэтому он и купил у черта на куличках этот уродливый дом, в котором не менее десяти комнат. Профессор больше находится в Сегеде, чем в Будапеште; он преподает там в университете и проживает у младшей сестры своей жены Белы Форбат.
— Художник Форбат — его зять?
— Да.
— Старик, несомненно, антифашист, и это всем известно. Свои убеждения он настолько открыто высказывает, что их не принимают всерьез. Поэтому Калди не вовлекают и в движение Сопротивления — в конспирации он ни черта не смыслит. Что у него на уме, то и на языке. Некоторые утверждают, что старый чудак потому отваживается так откровенно высказывать свои мысли, что кто-то его поддерживает. Летом сорок второго года его несколько раз допрашивали в контрразведке; на него пало подозрение в связи с тем, что его ассистент, Миклош Харасти, оказался членом нелегальной коммунистической партии. Харасти жил у него. Правда, до судебного разбирательства дело не дошло, так как, по официальным данным, молодой человек покончил с собой. Это неправда. Его адвокат утверждает, что он умер от пыток. Относительно же Калди ничего не смогли доказать, вероятно потому, что и не стремились к этому, ибо видели, что старик не имеет ничего общего с коммунистами. Его имя известно в зарубежных университетах; после первой мировой войны он несколько лет жил в Париже и Веймаре.