Кальману было уже ясно, что вся их дискуссия — абсолютная чушь, поэтому вместо того, чтобы вслушиваться в смысл страстной речи старика Калди, он принялся разглядывать перстень на мизинце англичанина. Ему показалось, что однажды он где-то уже видел его. И вдруг ему вспомнились Хельмеци и Шликкен. Не может быть! Он тут же отверг страшную мысль. Шликкен был худощавый, с мертвенно-бледным лицом и светлыми волосами, а этот англичанин тучен и лыс.
— Ну, так каково же твое мнение, физик-атомщик? — спросил Калди.
Кальман растерянно потер лоб. Он все еще не мог оторвать взгляда от перстня.
— Я знал одного немецкого майора. Он носил точно такой же перстень. Можно взглянуть? — сказал он, обратившись к Шаломону.
— Пожалуйста! — с готовностью выставив вперед руку, ответил англичанин. — К сожалению, я не смогу снять его с пальца. — На черном камне перстня сверкнула золотая фигурка сирены, держащей в одной руке щит, в другой — меч.
— Моника! — проговорил Кальман.
Лицо Шаломона осталось спокойным и веселым.
— Как ты сказал? — переспросил Калди.
Кальман повернулся к профессору.
— Шликкен именовал сирену на перстне Моникой, — пояснил он старику. — Прежде чем ударить, он всегда поворачивал перстень камнем внутрь. Позднее он мне объяснил, что у сирены крепче удар и что называет он ее Моникой.
— Да-а, Шликкен! — задумчиво протянул старый профессор.
Шаломон с интересом посмотрел на Калди.
— Он что же, и вас истязал?
— Нет, я не встречался с ним, — ответил старик, — я только слышал о нем.
— Простите, а кто был этот Шликкен? И где и когда он так издевался над вами? — спросил англичанин Кальмана.
Кальман закурил.
— Убийца он, — сказал Кальман. — Здесь… в Будапеште… в сорок четвертом… — Он говорил отрывисто, односложно. — Один из главарей гестапо, сухопарый тевтонец, с бледным, как у мертвеца, лицом.
— Вижу, вы не очень-то жалуете немцев!
— Нацистов, сэр!
— Ах да, конечно, вы же сторонник двух Германий!
— Нет, дорогой Шаломон, — перебил его Калди. — Мы — по крайней мере я — сторонники одной, единой Германии. Но Германии, свободной от фашистов.
Англичанин как-то загадочно ухмыльнулся, неторопливо протянул руку за сигаретой.
— Странно, — заметил он. — Живете вы в стране, где официальная идеология определяется марксистской, материалистической философией, и, несмотря на это, вы — идеалисты. Вероятно, потому, что вы в известном смысле живете в изоляции от остального мира и многое для вас поэтому просто непонятно…
Кальман стряхнул пепел с сигареты.
— А именно? — спросил он.
— Видите ли, дела в Европе ныне складываются так, что очень многие из тех, кто не желает, чтобы на Западе был коммунизм, нуждаются в так называемой милитаристской Германии. Для меня было попросту непостижимо, как, например, французы могли терпеть Шпейделя во главе НАТО, поскольку общеизвестно, какую роль Шпейдель играл в «третьем рейхе». Я вам не надоел, господа?
— Нет, конечно, продолжайте, — запротестовал Калди.
— Потом уже мне эту странную ситуацию объяснил один парижский торговец картинами. Его близкие погибли во время войны, не исключено, что в каком-нибудь из концентрационных лагерей… Так вот этот торговец из Парижа, если можно верить его словам, — член организации ОАС и сотрудничает с определенными реваншистскими западногерманскими кругами, хотя сам он был активным участником Сопротивления. На мой вопрос, почему же он с ними сотрудничает, торговец ответил так: «Близких своих я оплакиваю каждый год, в день поминовения усопших возлагаю на их могилы цветы, но вернуть им жизнь я не в силах. Но зато я могу защитить свое, пусть небольшое, состояние от коммунизма». И так думает и бельгийский король, и голландская королева, и многие сотни тысяч людей. И тогда я понял, почему в Англии, в Бельгии, в Голландии и в других местах размещены подразделения бундесвера.
Томас Шаломон закончил. После его слов воцарилось глубокое молчание.
Кальман поднялся.
— Извините, мне надо идти.
— Если позволите, я пойду с вами, — заметил Шаломон.
Кальман повернулся к англичанину:
— Сэр, откуда у вас этот перстень?
Томас Шаломон взглянул на перстень.
— От бургомистра Варшавы, — пояснил он. — Это символ их города. Такими перстнями варшавяне награждают людей, сделавших что-нибудь выдающееся для их города.
— А что сделали для их города вы?
— Я сражался в Варшаве против нацистов в качестве офицера английской армии.
10
Игнац Шавош сидел взволнованный подле аппарата подслушивания, а Бостон, напряженно вглядываясь в лицо шефа, ждал похвалы. То, что он тоже волновался, можно было заметить по его беспрерывным попыткам поправить очки. В комнате, где была установлена аппаратура подслушивания, были только они двое.
— Вы уверены, что Рельнат у него? — шепотом спросил Шавош, повернувшись к майору.
— Совершенно, сэр.
Пока слышалось только насвистывание. Шавош сразу же узнал мелодию. Ага, закукарекал петушок! Это уже появился Шалго, подумал он. Затем хлопнула дверь, раздались шаги.
— Доброе утро, майор, — донесся веселый голос Шалго. — Как почивали?
— Отошлите ваших людей, Дюрфильгер, — распорядился Рельнат.
— Всех?
— Да, всех до единого!
В аппарате раздалось слабое гудение.
— Анна, вы все втроем отправляйтесь в «Феникс» и ждите меня там. — Снова гудение. — Почему же вы не садитесь, дорогой майор?
Несколько минут не было слышно ничего, кроме глухих шагов, затем резкий голос:
— Майор Дюрфильгер! Пока вы находились в Лондоне, к вам приезжал курьер из Венгрии. Я принял от него донесение.
— Оно было адресовано вам, мосье?
— Нет, вам. Но, к счастью, курьер оказался глуп и решил, что я и есть Отто Дюрфильгер. Тем более что я сидел за вашим столом.
— Простите, мосье, но если курьер решил, что вы — это я, то он не просто глуп, а совершенный осел. И все же почему вы приняли от него донесение?
— Майор Дюрфильгер, бросьте ваши шуточки. Дело серьезное…
— Не спорю, но скажите же наконец, чего вы хотите от меня? Насколько я понимаю, один из моих венгерских друзей прислал мне письмо, и оно попало в руки к вам. Так откройте же, пожалуйста, секрет, от кого это письмо?!
— От полковника Кары.
— О! И где оно?
— Я переслал его в Центр.
— Такое обращение с адресованной мне корреспонденцией, мягко выражаясь, удивляет меня. Что бы сказали вы, если бы я начал пересылать в Центр ваши личные письма? Не нашли бы вы это странным? Ну и как? В Центре расшифровали текст?
— В каких отношениях вы с полковником Карой?
— В дружеских. Кара мне многим обязан. Он это не забывает и время от времени информирует меня о событиях в стране.
— Будьте добры, расшифруйте донесение.
— Вы же сказали, что переслали его в Центр.
— Я имел в виду фотокопию.
Негромкий смех и вновь голос Шалго:
— Прошу несколько минут терпения.
Вновь насвистывание знакомой мелодии.
Полковнику весь этот разговор показался необыкновенно интересным, и он с большим трудом сдержал себя, чтобы немедленно не доложить в Лондон обо всем услышанном. Он с признательностью посмотрел на Бостона и одобрительно кивнул ему, что могло означать только: «Отлично сработано, майор».
Теперь для него было ясно, что Шалго считает дураком майора Рельната, презирает его и, разумеется, не доверяет ему.
— Ну что ж, майор, мой венгерский друг сообщает вести не очень-то приятные, — вновь послышался спокойный голос Шалго. — Выследили некоего инженера Даницкого, поддерживавшего радиосвязь с Западом. В течение нескольких дней у него на квартире скрывался молодой человек по имени Балаж Пете, нелегально прибывший с Запада. Мой приятель спрашивает, имею ли я какое-нибудь отношение к этим людям или «сусликов» можно арестовать. Именно так и написано: «сусликов».
Послышалось нецензурное ругательство.