Вспомним, подтверждая это высказывание, к примеру, доброе слово Шолохова о Василии Шукшине. Вспомним, как успел перед самой кончиной отозваться и Шукшин о Шолохове. И когда перечитываешь это последнее интервью удивительно разностороннего мастера литературы и кино, то сознаешь, как много получил он от классика даже всего-то после одной встречи: «Как я вижу Шолохова теперь? — говорил он одному болгарскому журналисту. — Намного ясней. Я бы сказал, что сделал для себя открытие. До этого я имел представление о нем по устным рассказам… А это упрощало его. Каким я вижу его после личного общения? Глубоким, мудрым, простым. Для меня Шолохов — олицетворение летописца. Знакомство мое с посредственными писателями… От этих писателей я учился жить суетой. Шолохов вывернул меня наизнанку. Шолохов мне внушил — не словами, а присутствием своим в Вешенской и в литературе, — что нельзя торопиться, гоняться за рекордами в искусстве, что нужно искать тишину и спокойствие, где можно осмыслить глубоко народную судьбу. Шолохов — мудрец. Он обаятельный человек. Он знает меня лучше, чем я его. Шолохову в Вешенской мы все видны как на ладони…»
А с каким восторгом, с каким взволнованным изумлением услышанному от правофлангового нашей советской и всей мировой литературы, тщательно запоминая каждую его фразу, каждую реплику, размышляли о своих встречах с ним те, кому посчастливилось это в годы своей писательской молодости… Анатолий Иванов и Вл. Фирсов, Юрий Сбитнев, Вас. Белов, Юр. Куранов и Г. Машкин, Гулрухсор Сафиева, Ф. Чуев, Л. Васильева, Александр Проханов… Каждый из них, понятно, очень и очень несхож друг с другом и манерой творчества, жанровыми и творческими привязанностями, школой письма и стилистики, и литературными своими истоками, не говоря уже о разрабатываемых темах… Но и как много общего. А это прежде всего отличительное стремление быть на гребне жизни и честно служить времени и народу.
…Шолохов и Серафимович! Многое по-новаторски смело и удивляюще неожиданно влилось их творчеством в сокровищницу советской литературы. Отчасти вероятно, что каждый из них смог бы прожить и творить сам по себе, порознь. Только в таком случае не стало бы радости и пользы ощущать, что наша социалистическая культура познала опыт их мудрого содружества и имеет благодаря им идеальный — разве не так?! — пример истинной заботы о становлении литературной смены.
Хроника пятая
…Комиссары. Померкнуть ли когда-либо волнующему ореолу их деяний, когда в самых крутых схватках за революцию, Советскую власть и души людей самым надежным оружием избирали Слово!
По-разному становились комиссарами. Вспомним двух из них. Дмитрий Фурманов родился в семье, что вышла из обездоленных крестьян, рос и начинал учиться в Иваново-Вознесенске, городе революционных ткачей, и путь его к большевикам определился скоро. Лариса Рейснер пришла в партию из профессорской семьи, преодолев влияние столичной эстетствующей литературной среды. Гражданская война запечатлелась в их биографиях и боями и книгами.
В воинском звании комиссаров или политруков мобилизовали себя и свое перо с первых часов Великой Отечественной многие писатели и журналисты. Михаил Шолохов носил в петлицах знаки отличия полкового комиссара…
Двум газетчикам присвоено звание Героя Советского Союза. Это Цезарь Куников и Сергей Борзенко.
Еще один политрук среди тех двухсот, что удостоены звания Героя. Его имя легендарно увековечено в памяти смертным, но победным боем за Москву в ноябре грозного для страны 1941 года. Еще до войны он оставил след своего страстного отношения к жизни на страницах газеты, с гордостью исполняя беспокойные обязанности рабочего корреспондента…
Штык и перо
Ведь мы такими родились на свете,
Что не сдаемся нигде и никогда.
Прошу прочитать далее следующие письма не спеша и вдумчиво.
Это поможет представить образ того, кто писал их и кому, собственно, посвящено наше повествование. При этом надо, конечно же, знать: автор писем ничуть не предполагал, что его обращения только и только к семье станут со временем документами истории.