Из письма жене из Заполярья, во время службы в авиационной части: «Я прочитал „Туманность Андромеды“ Ивана Ефремова в журнале… Талантливая книга. Автор, по-видимому, настоящий ученый, ученик К. Э. Циолковского. У нас в полку все зачитываются этой книгой».
Как нетрудно понять даже по некоторым свидетельствам, Ю. А. Гагарин был читателем активного и целенаправленного толка.
Шолохов, Федин, Соболев…
Помни — ты нам очень нужен… Всем
нужен…
После полета стали для него частыми встречи с людьми творческими. Очень часто — с писателями. Это обогащало его…
Михаил Александрович Шолохов. Летом 1967 года он пригласил к себе в Вешки, как уже писал, группу молодых писателей нашей страны и Болгарии и еще из нескольких социалистических стран, а также комсомольских издателей, журналистов и работников ЦК ВЛКСМ.
Приехал на Дон и Юрий Гагарин. Он был включен в состав советской делегации.
Один из очевидцев, поэт Геннадий Серебряков, запомнил:
— С первого дня они были вместе. Рядом мы видели их в пропыленном зеленом «газике», когда ездили по соседним хуторам и станицам, во время дискуссий и бесед о литературе, о жизни, в хлебосольных застольях. А поздними вечерами они подолгу стояли вдвоем на крутояре, где под луной светилась внизу, как казачий клинок, отливая черным серебром, излучина Дона. Провожая космонавта, Шолохов снова обнял его. Последние слова врезались в память: «Ты уж побереги себя, Юра… Помни — ты нам очень нужен… Всем нужен…»[55]
Позже Гагарин так осмыслил для себя самое главное из встречи с Шолоховым:
«Встречи с Михаилом Александровичем произвели на меня неизгладимое впечатление. Шолохов полон сердечности и дружелюбия. Он располагает к себе с первой же фразы. Создается такая атмосфера, что кажется, будто лично знаком с ним уже давно и он с давних пор знает твою жизнь. Слушать его — огромная радость. Мне приходилось бывать в разных странах, встречаться с разными людьми, в том числе с писателями, деятелями искусства. Должен заметить, что речь Михаила Александровича совершенно своеобразна, на редкость самобытна, образна, лаконична. Слова у него свои, шолоховские, я бы сказал, всегда свежие, будто никогда их до этого ты не слышал.
Удивительное дарование — говорить теми же словами, которыми все мы пользуемся, брать их у народа, но возвращать их людям всегда новыми, с неповторимыми шолоховскими красками. Я видел, как он беседовал с молодыми писателями, с русскими, украинцами, узбеками, киргизами, болгарами, немцами, венграми, поляками. Для каждого из них он был своим, близким, родным человеком. Уроки Шолохова, а иначе эти беседы не назовешь, были именно уроками человековедения, уважительного отношения каждого народа к другим народам, уроками интернационального братства. Глубина шолоховского проникновения в людские души беспредельна. Но тут уже исчезает грань между Шолоховым и его книгами. Очевидно, это закономерно для такого, как он, выдающегося художника».
Сохранился, к счастью, и отзвук шолоховского — ответного — отношения к гостю-космонавту. На следующий год, помимо всего иного, стал рассказывать друзьям, что встречался с делегацией молодежи: «Юра Гагарин тоже приехал. Очень милый, обаятельный парень». И такое ему отметилось в Гагарине: «Очень любит юмор».
Совсем неспроста и не вдруг такая взаимная влюбленность. Судьбе было угодно обнаружить отношение Гагарина к творчеству великого писателя намного раньше, чем произошла первая личная встреча, и намного позже той встречи, о которой рассказано в хронике, посвященной Шолохову. А. Навозов в своей книге «Шолохов в „Правде“» приводит рассказ Шолохова: «На днях получил из Саратова от ребят из промышленно-педагогического техникума мою книгу, которую читал Гагарин, и копию его экзаменационной работы».
55
И такие записи остались в дневнике Г. Серебрякова: «Уезжая на аэродром, Гагарин шепнул ребятам: „Я залечу еще раз попрощаться. С летчиком договорюсь, он мне машину доверит…“
Через некоторое время над Вешенской появилась маленькая серебристая „морава“. Описав дугу, она развернулась над Доном и начала кружить над домом Шолохова. Вираж, второй, третий… Все, кто был, выскочили на крыльцо. Вышел и Михаил Александрович. Маленький самолет закачал крыльями и, сделав последний виток, круто ушел в синеву. Это был прощальный автограф, оставленный Гагариным в донском небе».