Но не преувеличиваем ли мы политическую значимость самого по себе факта, что Нечаев печатался в декабристских изданиях? Ведь сотрудничество в передовых изданиях того начального периода становления российской журналистики не всегда обязательно означало полнейшее идейное союзничество. Всяко по разным причинам складывалось. Рылеев и Бестужев были вынуждены привлекать и тех, кто сторонился политической деятельности, но был для читающей России притягательной знаменитостью — Жуковский, Денис Давыдов, Иван Дмитриев, например. Привлекли даже пресловутого графа Хвостова, что слыл бездарнейшим графоманом и славился обилием в свой адрес эпиграмм и пародий. Хотя Хвостов вовсе не зря привлечен в «Полярную звезду». Оказывается, создал стихотвореньице «К портрету Николая Семеновича Мордвинова». Мордвинов, надо знать, известный аристократ, адмирал, отнюдь никак не революционер, но, как уже упомянул, желал реформ и конституции. По этой причине Северное общество намечает его в состав Временного правительства. К тому же такое случилось в альманахе — цензор не пропустил рылеевские стихи о Мордвинове.
Следовательно, и в самом деле важно не столько то, что Нечаев вошел в сотрудники декабристских изданий. Скорее важно выяснить — с чем, с какими темами и идейными намерениями стал в них сотрудничать.
Во многом это проясняет участие Нечаева в «Полярной звезде» и в «Мнемозине» в 1824 году.
Тот год стал особенным и для Северного общества, и для «Полярной звезды». Пестелю, приехавшему в Петербург, удалось посеять среди северян «республиканские семена». Теперь руководство перешло к группировке решительных действий. Ее возглавил Рылеев. Читателям второго номера «Звезды», ничего, разумеется, не знавшим о потаенных деяниях редактора, тем не менее можно бы догадаться о переменах. Левеет, говоря современным языком, альманах. Недовольствие, негодования, ожидания перемен стало в нем заметно поболе…
В этом втором номере под стихотворением «Сирота» вновь имя Нечаева. Трудно писать что-то определенное о большом на девять не очень выразительных восьмистрочных строф произведении. Вроде бы ничего декабристского — суть стихов грустная и безотрадная жизнь девочки-сироты. Предполагаю, что напечатали стихи во имя необходимой для журнала темы.
Ведь призыв к благотворительности, жалости и сочувствию несчастному человеку — главные идеи Союза Благоденствия. Был даже в прямой связи с поэзией специальный на этот счет пункт в уставе: «Убеждать, что сила и прелесть стихотворений не состоит ни в созвучии слов, ни в высокопарности мыслей, ни в непонятности изложения, но в живости писаний, в приличии выражений, а более всего в непритворном изложении чувств высоких и к добру увлекающих». Вот где, согласитесь, подтверждение предположению, что вовсе не случайно декабристский альманах печатает «Сироту».
…«Мнемозина». Кюхельбекер оказался отличным редактором. С Одоевским затеял смелый альманах. Кредо «Мнемозины» в таких вот опубликованных строчках: «Издатели предвидели… участь, которая ожидает всякого, осмеливающего издеваться над закоренелыми заблуждениями — и заранее презирали ничтожный крик самолюбивого невежества, которое, будучи довольно своим счастливым состоянием, не хочет и не может вообразить, что за тем кругом, которым оно себя ограничило, существуют какие-либо звания, какой-либо особенный образ суждения. — Издатели, повторяю, презирали недоброжелательные о себе толки: главнейшая цель издания нашего была — распространить несколько новых идей…»
В число сотрудников вошли Пушкин, Д. Давыдов, П. Вяземский, Н. Языков. Кюхельбекер рискнул напечатать свою трагедию «Аргивяне» — открыто тираноборческую. В числе авторов Николай Полевой — будущий редактор независимого «Московского телеграфа». Видно, проходил здесь школу, приглядываясь к тем, кого вскоре пригласит к себе.
Нечаев входит в «Мнемозину» со второго выпуска. В трех успевших выйти номерах печатается шестью произведениями. Расскажем о самых значимых, о тех, что, надеюсь, помогут проникнуться общественными заботами нашего героя.
«Застольная песнь греков» — это стихотворение из третьего выпуска. Вот несколько строф: