Любил странствовать. Кавказ, напомню, за плечами. Любовь к путешествиям увековечил пером. В 1825 году, к примеру, так выразился в «Мнемозине»: «Но что еще вернее может заменить книги в размножении понятий, так это, бесспорно, путешествия неторопливыя, с обозрением неповерхностным, по местам, достойным любопытства».
Встречи, встречи, встречи — чиновники всяких чинов, рабочие и их горнозаводские начальники разных рангов, купцы, священники, раскольники… Обзавелся доверенными людьми. Некоторые из них теперь пишут ему много и подробно. В их числе крепостной Демидовых писарь Феоктист Улегов — переписка заняла в их жизни много лет, купец Федор Клюквин — в журнале «Братское слово» конца века, где я разыскал его заметки, адресованные Нечаеву, заняли 62(!) страницы, поп Оглоблин, мастеровой В. Гилев…
Нечаев легко сходился с простым людом. Улегов как-то пишет ему: «Сколько мне приятно и усладительно было разделять с вами краткие часы нашего свидания… Я сильно скучал, когда не заставал вас…»
Но вернемся к отчету перед Строгановым. Странным показалось, что не нашлось здесь места для рассказа о политических настроениях уральского люда. Только и только о религиозных настроениях, о расколе. Хотя отчет вроде бы притязает на всеобщность. Нечаев именно это обещает Строганову: «Я составил и при сем имею честь представить Вам, милостивый государь, полную записку о всех моих наблюдениях…»
Но о всех ли наблюдениях написал?..
Выясняю, что далеко не обо всем написал флигель-адъютанту. Читаю дневник Нечаева. Он многим дополняет отчет. Но и дневник полон недомолвок.
…Скрыл то, что встретился в Екатеринбурге с сопровождаемым в Сибирь — в солдаты — декабристом Михаилом Пущиным.
Вспомним — это политический преступник. Он приговорен по десятому разряду, лишен чинов и дворянства, брат опаснейшего злодея Ивана Пущина…
Нечаев дружил и с тем, и с этим.
Совсем немногие отваживались в те месяцы на общение с заговорщиками. Один из них — Пушкин, на какой-то почтовой станции бросившийся к конвоируемому жандармами Кюхельбекеру…
О встречах с Нечаевым написал сам Пущин. Его записки обнародованы лишь в 1908 году. Немногое написал декабрист о Нечаеве, но значительно. Сперва о том, что в Екатеринбурге одна светская дама устраивала в честь него «маскарады, танцы, обеды и утрины».
Как не отдать должного смелости неведомой нам жительницы Екатеринбурга — 10 дней занималась она государственным преступником. Что толкнуло упрашивать свое в городе начальство и тех, кто сопровождал Пущина? Любопытство провинциалки?.. Чувства сестринского или материнского сострадания и милосердия?.. Необходимость открыто проявить гражданское соучастие в жестокой судьбе декабриста?..
Пущин дальше о Нечаеве пишет: «…приглашала для меня и более приятных из мужского общества — сенатора Нечаева и его секретаря Завьялова, бывших в Екатеринбурге на ревизии».
Пущин допускает ошибку — сенатором Нечаев стал позже. Но не эта ошибка в данном случае существенна. Жаль другого — остается совершенно неузнанным, о чем говорили декабристы. Прошлое для них, теперь запрещенное, звучало ли оно, маскируемое звуками вальсов и мазурок и беззаботным на маскарадах смехом?
Выясняется, что встречались не только у отважной дамы. Есть в записках ссыльного декабриста и такое: «С Нечаевым ездил я на Верхисетские заводы Яковлева…» Значит, и на такое Нечаев осмелился.
Скрыл Нечаев в дневнике и в отчете и то, что за ним, чиновником особых поручений при царевом флигель-адъютанте с тайными полномочиями, тщательнейше и очень тайно следили. Это выяснилось по другим документам.
Догадываюсь, что вовсе не то опасно, что о Нечаеве сообщают губернатору — ездит-де инкогнито, устраивает-де таинственные встречи. Это, собственно, вменялось в обязанности по инструкции. Потому-то Строганов, да и сам Нечаев, видать, лишь со смехом восприняли, что в одном из донесений в Нечаеве опознали великого князя Михаила — мол, путешествует тайно.
Опасен донос другим — нижайше уведомляли, что Нечаев-де не передал начальству донос одного ирбитского мещанина о заговоре против правительства.
Нечаев, по сути дела, бежал от догляда в Москве, чтобы попасться на крючок подозрений здесь, на Урале, где сам выступал в полномочной роли дознатчика. Как говорится, от грома да под молнию.