Оказывается, царь Александр знал о тягостном состоянии уральских рабочих. Знал, но не удосужился, не захотел помочь: «Все жалобы заводских людей на притеснительное управление оставили без внимания, а решили только ту часть дела, которая относилась до неповиновения людей…» Поистине — до царя далеко, до бога высоко.
Академик М. В. Нечкина, напомню, упомянула, что записка близка декабристским взглядам. Но как доказать, не ограничиваясь общими выражениями, близость записки именно таковым взглядам?
Связь эту, естественно, надо искать не в словах, а в глубинной сущности документа — защита угнетенных, обездоленных, заступничество за униженных и оскорбленных…
Вчитаемся в устав Союза Благоденствия. Неужто когда Нечаев работал над запиской, то не припомнил такой, например, его статьи: «подданные такие же люди и что никаких в мире отличных прав не существует, которые дозволили бы властителям жестоко с подвластными обходиться».
Еще уставное поручение члену Союза — забыто ли оно в те часы и дни, когда писался уральский отчет: «Обращают общее мнение против чиновников, кои, нарушив священные обязанности, истребляют то, сохранение чего поручено их попечению, и, теснят и разоряют тех, которые долг повелевает им хранить и покоить».
Еще повеление Союза соратникам: «Доказать всем, что жестокость с подвластными есть дело бесчестное».
…Представим себе, каково пришлось Николаю при прочтении записки за подписью своего верного флигель-адъютанта. Немного совсем прошло после казни декабристов. И вдруг записка, она не просто не отвечает заданию. Она начинена обличительными идеями, которые, как монарх предполагал, давно уже искоренены и вместе с ее носителями казнены, сосланы, закаторжанены…
Но каково Строганову и Нечаеву? Записка — смелая — написана и передана, чтобы попасть пред высочайшие очи — неужто победа, неужто переубеждено его императорское величество, неужто быть на Урале переменам?
Писать правду и притязать на справедливость в самодержавном государстве — не просто наивно, но напрасно, тщетно, безысходно.
Иные документы в ходу. 1826 год: май — Манифест Николая о незыблемости крепостного права; июль — создание печально известного III Отделения, август — установление военных судов для дел о крестьянских восстаниях. 1827-й — одно за другим: приговор по делу революционного кружка Колесникова и Завалишина, запрет принимать крестьян в гимназии и университеты. И так далее…
Но в том же 1827 году пишется «Во глубине сибирских руд…». Совесть вольнолюбивой России всегда была чиста!
Вот и прочитана записка, интереснейший итог путешествия из Москвы в Кыштым двух посланцев царя. Последняя строчка — подпись: «Флигель-адъютант полковник граф Строганов».
Пришел черед разгадывать еще одну загадку. Расскажу о версии С. Л. Мухиной. Она считает, что автор необычного послания императору — вопреки подписи — Нечаев.
Заманчиво поддержать это утверждение. Неужто и в самом деле все лавры — и обличителя власть имущих, и заступника за рабочих, да и за талантливое публицистическое перо — Строганову?
Но не так все просто, легко отклоняет версию историка не кто иной, как сам Строганов. Он самолично удостоверяет именно свое авторство. Каким образом? Тем, что писал: «Я не мог не вникнуть», «До отъезду моего», «Прежде нежели приступлю» и в таком личностном роде еще несколько раз.
Тем не менее нашлись в пользу предположения С. Л. Мухиной вполне убедительные доказательства. И авторство Строганова оказалось под самым серьезным сомнением.
…Журнал «Братское слово» за 1893 год. Много номеров он отдает — подряд и с перерывами — архиву героя нашего повествования. Там увидели свет дневник и множество писем Нечаева и к Нечаеву. Публикация неплохо подготовлена — есть вступление, есть примечания… В числе тех, кто готовил архив к обнародованию, — сын Нечаева. И редактор, и наследник, улавливаю, не ставили себе специальной целью устанавливать, кто автор записки. Но даже посторонние к этой теме пояснения — многое, уверен, проясняют.
Вот, к примеру, о месте и роли Нечаева в выполнении поручения царя и Дибича: «Нужно сказать о С. Д. Нечаеве, который с самого же начала становится главным деятелем в исполнении поручения относительно раскольников, хотя и прислан был только в помощники графу Строганову.
Этот последний, имевший при том и другие поручения, как можно догадываться, сам предоставил ему здесь первенствующее значение, и тем охотнее, чем по своему светскому образованию и воспитанию был едва ли расположен и способен входить в ближайшие отношения с народом, а следовательно, и производить наблюдения… так же облекать эти наблюдения в литературную форму, хотя бы и официального характера, — он и говорил, и писал больше по-французски».