Огромные вороха рукописей — рабочего, крестьянского, солдатского творчества вручают ему, известинцу, заведующему отделом литературы, в самые первые дни и недели новой власти. В кипенье идейных и творческих страстей рождаются в первые ее годы всевозможные литературные объединения и кружки молодых писателей. И снова Серафимович всецело отдается им, хотя и без того живет предельно насыщенной жизнью: занимает многохлопотные посты и в Наркомпросе — заведующий литотделом, и в Московской ассоциации пролетарских писателей — председатель, и в журнале «Октябрь» — главный редактор. Он руководитель до сих пор памятных и «Вагранки», и молодогвардейского объединения, и литкружка в газете «Рабочая Москва», той, что ныне именуется «Московской правдой».
Воспоминания доносят до нас немалое число предельно уважительных о нем слов тех, кому он так или иначе помогал утвердить себя в литературе, став наставником, едва ли не дядькой, заботливым и чутким. А среди них Дм. Фурманов, А. Фадеев и Ник. Островский, Ф. Гладков, В. Билль-Белоцерковский и Ф. Панферов, В. Ставский, Ив. Козлов — большевик с дореволюционным стажем, в годы Великой Отечественной войны руководитель героического Крымского подполья… Этот славный перечень может быть еще и еще продолжен. Но особое его внимание Михаилу Шолохову.
Вторая книга
Михаил Шолохов прекрасно чувствовал и осознавал именно такое — особое — внимание к себе со стороны Серафимовича. Молодой писатель был предельно тактичен, ничуть не злоупотреблял дружескими отношениями, но в это время своего вхождения в литературу просто не мог обойтись без того, кому доверял так преданно и глубоко. Проследим же, как развивались и крепли их творческие и личные взаимоотношения…
1926 год. Шолохов — Серафимовичу: «Посылаю Вам книгу моих рассказов „Лазоревая степь“. Примите эту памятку земляка и одного из искренне любящих Ваше творчество.
Прошу Вас, если можно, напишите мне Ваше мнение о последних моих рассказах „Черная кровь“, „Семейный человек“ и „Лазоревая степь“.
Ваше мнение для меня особенно дорого и полноценно».
Случайна ли эта просьба? Нет, в ней не только, как может на первый взгляд показаться, почтительное отношение благодарного еще по «Донским рассказам» подопечного. Мне видится в письме эхо их требовательных отношений, отзвук недавнего совета «только учиться, только работать над каждой вещью, не торопиться».
Рассказы Шолохова были замечены, пришла известность. Да только, как видим по письму, не закружилась голова. Цену себе он, конечно, знал, да понимал, что с самого начала писательства необходимо предъявлять самому себе предельно строгие требования. Поэтому буквально настаивает на критике, без обиняков пишет Серафимовичу еще в одном письме: «Очень прошу Вас, черкните мне о недостатках и изъянах. А то ведь мне тут в станице не от кого услышать слово обличения. Не откажите…»
Судьба автора первой книги… Не без оснований у людей пишущих бытует присловье, что первая публикация лишь заявочный столбик. Увы, частенько случается так, что не всегда развертывается большими драгоценными россыпями вроде бы поначалу многообещающее одним-двумя поблескивающими самородками месторождение.
Стремительно пролетала у Шолохова пора литературного ученичества. Поразительно скоротечным оказался для него этот период. А все равно Серафимович рядом. Внимательно следит за творчеством, читает новые его рукописи, пытается помогать советами.
Как было не понять «крестному» уже по первой книге богатейшие возможности своего земляка. Серафимович предчувствовал в его судьбе и намного большее. И предсказал, что могучий талант Шолохова быстро перерастет рамки даже самых лучших и даровито запечатленных, но пока все-таки событийно и философски ограниченных сцен вздыбленного революцией Дона.
Понимая это, учитель решился как бы на всякий случай высказать некоторое опасение. Догадываюсь, что этим он хотел подтолкнуть молодого писателя не останавливаться на достигнутом и идти, и идти — как бы ни было трудно — к новым вершинам творчества. Сказал же следующее: «И все же его жадно подкарауливает опасность: он может не развернуться во всю ширь своего таланта».
Однако опасение это высказано вовсе не для того, чтобы подвергнуть юного друга мукам сомнений. Серафимович уверен в оценках на будущее: «Но молод и крепок Шолохов. Здоровое нутро. Острый, все подмечающий глаз. У меня крепкое впечатление — оплодотворенно развернет молодой писатель все заложенные в нем силы. Пролетарская литература приумножится».