- Ну, так что, едем? - Никита дотронулся до её тонкой руки и сжал её.
- Не знаю, - не глядя на него, отвечала Ева. - Может быть, завтра утром? У меня сегодня дела...
- Тогда давай завтра, - Никита расстроился, но старался не подавать виду. - А сегодня... ты знаешь, у меня есть книжка одна интересная... про твоего знаменитого однофамильца. Я тебе хотел её дать прочитать.
Только бы она сегодня не ходила никуда, только бы оставалась дома! Ему казалось, что с каждым её визитом к загадочной тетке, она все более отдаляется от него. Да, и не только от него - она делается просто сама не своя, точно её подменили!
- Знаменитый однофамилец... кто ж такой? Я не знаю, - Ева с удивлением глядела на него.
- Максимилиан Волошин. Очень известный, можно сказать знаменитый поэт и художник. Он жил в начале нашего века и построил дом в Коктебеле, где собирались самые замечательные и талантливые люди его времени... поэты, писатели, художники... даже Михаил Булгаков там был.
- Булгаков? - встрепенулась Ева. - Ой, я его ужасно люблю! Только не все читала.
- Так у меня есть полное собрание Булгакова - я тебе дам! обрадовался Никита. - А Волошин... знаешь, там, в этой книжке о нем есть вспоминания Цветаевой "Живое о живом". А там эпизод, где рассказывается как он одним словом и взглядом остановил огонь. У них в доме пожар начался, и все поняли, что дом не спасти, но он спас.
- Взглядом? - переспросила Ева. Глаза её засияли восторгом.
- Ну да. У них в доме пожар начался - дым повалил из-под пола, и все поняли, что дом не спасти. Побежали на море с ведрами - за водой, вернулись - а он с воздетой рукой что-то неслышно и раздельно говорит в огонь. "Неслышно и раздельно" - это я точно запомнил из воспоминаний Цветаевой.
- Кого? - на поняла Женя.
- Марины Цветаевой - ну, разве ты не знаешь - это великий поэт.
- Как поэт? Она же женщина! Значит поэтесса, - настаивала на воем Женя, сияя своими влажными гиацинтами.
- Ну... как бы это сказать... - замялся Никита. Его несколько ошеломила Евина неосведомленность. - У нас в России было две великих женщины-поэта: Анна Ахматова и Марина Цветаева. Так вот, о них не говорит поэтесса, о них говорят - поэт.
- А-а-а, - протянула Женя, болтая ногой.
Но он заметил: ей и стыдно, что впервые о таком слышит, и в то же время страшно интересно. Ему показалось, что Ева как засохшее растение без воды. Но теперь, когда вода близко, - тянется к ней всеми своими клеточками...
- Ева, прости, что спрашиваю, но... ты в каком классе?
- А я ни в каком! - отвечала она с нарочито безразличным видом. - Я четыре года отучилась в начальной школе, а потом, когда с мамой случилось... бросила. То есть, не бросила, а как-то разладилось все. Отец запил, надо было Слоника выхаживать - он же маленький был совсем.
- Да уж, досталось нашей Женечке, - с любовью поглядывая на нее, протянула Мария Михайловна. - Но ничего, школа - это дело поправимое. Вот сейчас все наладится, наверстаешь упущенное и в школе восстановишься. Так?
- Да, наверное, - не очень уверенно шепнула Женя, опустив взгляд.
А потом украдкой взглянула на Никиту - что он только теперь подумает об этой невеже...
- Я тебе помогу, - просто сказал он. - Вот праздники кончатся и начнем заниматься. Всю программу пройдем - все, что ты упустила. А потом и в школу определимся.
Он и сам не ожидал от себя такой решимости. Ведь слово вылетело - не поймаешь! Он взял на себя ответственность за нее. А это труд. И большой! Что ж, значит так надо. И это радовало его... хоть и пугало немножко. Ведь она - его милая - такая дикарка! Придется ему запастись терпением. И вдруг в памяти всплыли строки Заболоцкого: "Душа обязана трудиться и день и ночь и день и ночь..." Ну... в добрый час!
Никита с опаской взглянул на её перстень. Тот молчал. Ни жара, ни опасных играющих высверков, когда матовый мглисто-молочный камень мерцал золотистыми искрами, потом наливался светом, желтел, как будто там внутри загорался чей-то недобрый глаз. И тогда... тогда его обладательница теряла контроль над собой. Никите казалось, что камень словно бы подчинял себе её волю, обладал властью над ней, приказывая: слышишь? Зовут - иди!
И она шла. Покорная, сломленная, как неживая... И возвращалась вся разбитая, опустошенная, словно в воду опущенная. Она не могла противиться злой воле кольца или того, кому это кольцо принадлежало... а в том, что кольцо её злое - Никита ни на секунду больше не сомневался.
Но Ева ведь говорила, что кольцо - мамино. Что это её подарок. Но чувствовал: тут что-то не так. Не может мамин подарок нести человеку зло это против законов природы! А значит в них правды нет - в этих словах... не мама Еве его подарила!
И сделав это важное открытие, Никита вздохнул, словно тяжкий груз с него свалился. Сидя здесь, в маленькой уютной комнатке бабы Маши рядом сЕвой, он догадался о многом... О нет, вовсе не обо всем! Ее история по-прежнему была для него загадкой.
И вдруг... вдруг Кит обернулся, точно его кто-то окликнул. На стене у него за спиной среди прочих фото в круглых и прямоугольных рамках была фотография улыбавшейся женщины. На руках она держала малютку, которая смеялась во весь свой беззубый роток, показывая пальчиком в объектив. Кит встретился взглядом с этой женщиной и сразу догадался, что познакомился с Евиной мамой. Он её сразу узнал! И уже не мог отвести глаз. Она глядела на него, улыбалась и... как будто просила о чем-то.
Маленькая, изящная, со светлыми волосами, зачесанными наверх и прихваченными с боков двумя черепаховыми заколками. С длинными загнутыми ресницами, нежной линией губ, детски-распахнутыми, чуть удивленными фиалковыми глазами... У Женьки были её глаза! И весь облик её, и стать.
Глядя на нее, Кит подумал: наверное у неё была легкая летящая походка. И еще... ещё тонкие удлиненные пальцы. Она... хорошо играла на рояле... пела... что еще?
Он как будто играл в какую-то веселую игру, вроде "Угадай мелодию", но это была не игра.
Ее звали Наталья... да, это он вспомнил - об этом упоминал Волошин. Но вот остальное... этого он не знал - не мог знать, но информация проявлялась в нем как фотография на листе фотобумаги, опущенном в раствор с проявителем.
Она работала с книгами. Писала их? Нет. Скорее переводила... Да, точно: переводы с английского! Он без смигу глядел на её фотографию, а она каким-то непонятным образом рассказывала ему о себе. Скорее всего, Наталья Андреевна переводила не прозу - поэзию. Кит сам себе удивлялся, но знал, что его догадки верны. Ведь она сама с ним сейчас говорила! Но как? Бог весть...
Она не хотела с кем-то общаться... с кем-то из родственников... с женщиной. Это была сестра? Нет. Тетка. Сестра её матери. Значит Ева приходится той внучатой племянницей. Да, все так. Наталья Андреевна вдруг заболела. Слегла. До этого она побывала у своей тетки, хотя идти к ней совсем не хотела. Она угасла от неизвестного вируса, - так сказали врачи. У неё просто выпили душу, - всю до капли... Он вдруг ясно осознал это, как и то, что все время сидит, словно в трансе, не отрывая взгляда от фотографии на стене.
Он вскочил, обернулся к Еве.
- Скажи, это ведь фотография твоей матери? - крикнул он, указывая на фото. - Правда ведь? А это ты... да?
- Как ты угадал? - Ева тоже вскочила и вся вытянулась как струна. Никто... ни один человек не помнит о маме! Как будто её никогда и не было... - она всхлипнула и закрыла лицо руками.
Он кинулся к ней. Через минуту они уже сидели на постели Сомика за занавеской, и он целовал её мокрые щеки, глаза и руки, и шептал ей все ласковые слова, какие только знал, и сам был весь мокрый от слез - её ли, своих ли - не ведал...
- Я знаю, твоя мама была чудесная... Я таких не встречал. А она была как сама радость - ласковая, хорошая. Талантливая... да? Так ведь, я угадал?
И Ева кивала в ответ, и, обессиленная, склонялась к его плечу, и плакала, плакала... А он радовался, что она может хоть поплакать спокойно. Впервые её чувства разделял близкий и понимающий человек.