Ученый вернулся в свой укромный уголок и снова взялся за папирусы. Он нашел в них то, что искал, оставалось только записать, пока все свежо в памяти. Карандаш его быстро бегал по бумаге, но немного погодя строчки поползли в разные стороны, буквы потеряли четкость, и кончилось все тем, что карандаш упал на пол, а голова ученого склонилась на грудь. Его совершенно вымотало путешествие, и он заснул так крепко в своем одиноком убежище за дверью, что его не разбудили ни звякающие ключами сторожа, ни шаги посетителей, ни даже громкий сиплый звонок, возвестивший, что музей закрывается.
Наступили сумерки, потом совсем стемнело, Рю де Риволи наполнилась вечерним шумом, но вот шум стал стихать, издали, с собора Нотр Дам раздалось двенадцать ударов - полночь, а темная одинокая фигура все так же неподвижно сидела в тени двери в углу. Миновал еще час, и только тогда Ванситтарт Смит судорожно вздохнул и проснулся. Сначала он подумал, что заснул у себя в кабинете за столом. Однако в незакрытое ставнями окно ярко светила луна, и, увидев ряды мумий и строй витрин с тускло поблескивающими стеклами, он мгновенно сообразил, где находится, и вспомнил, как сюда попал. У нашего героя были крепкие нервы. К тому же его, как и все племя ученых, страстно влекла любая новизна. Он потянулся, потому что все тело у него затекло, посмотрел на часы и рассмеялся - ну и ну! Он опишет этот забавный случай в следующей статье и слегка развлечет читателя, которому готовит серьезное, глубокое исследование. Он слегка поежился от холода, но чувствовал, что отлично выспался и отдохнул. Не удивительно, что сторожа его не заметили, ведь от двери на него падала густая черная тень.
Ничем не нарушаемая тишина казалась торжественной. Ни с улицы, ни из залов музея не доносилось ни шороха, ни шелеста. Он был наедине с мертвыми мертвой цивилизации. Да, за стенами слепит мишурный девятнадцатый век, ну и что же! Здесь, в этом зале, нет ни одного предмета, будь то окаменевший колос пшеницы или коробка, где древний художник держал краски, который не выдержал бы с достоинством натиск четырех тысячелетий. Здесь собраны обломки великого древнего царства, которые выбросил нам могучий океан времени. Эти реликвии были найдены в величественных Фивах, в царственном Луксоре, в прославленных храмах Гелиополя, в сотнях ограбленных гробниц. Ученый обвел взглядом смутно вырисовывающиеся во мраке мумии, которые столько тысячелетий хранят молчание, эти останки великих тружеников, покоящиеся сейчас в такой неподвижности, и его охватило глубокое благоговение. Он вдруг почувствовал, как сам он молод и ничтожен, - такое с ним случилось в первый раз. Откинувшись на спинку кресла, он задумчиво глядел на длинную анфиладу зал, наполненных серебряным лунным светом по всему крылу огромного дворца. И вдруг увидел вдали желтый свет лампы.
Джон Ванситтарт Смит выпрямился, сердце застучало, как молот. Свет медленно приближался к нему, порой замирал на месте, потом резко устремлялся вперед. Тот, кто его нес, двигался бесшумно, как дух. Нога словно не касалась пола, и ничто не нарушало мертвую тишину. "Грабители", - подумал англичанин. Он еще глубже забился в угол. Теперь между ним и светом было всего два зала. Вот он уже в соседнем, все такой же беззвучный. Замирая от жгучего любопытства, которое пересиливало страх, ученый вперил взгляд в лицо, словно бы плывущее в воздухе над светом лампы. Туловище было в тени, но странное сосредоточенное лицо ярко освещено. Невозможно было не узнать эти поблескивающие металлом глаза, эту мертвенную кожу. Перед Ванситтартом Смитом был смотритель, с которым он днем пытался завязать беседу.
Первый порыв ученого был выйти из-за двери и заговорить с ним. Он объяснит, какой с ним получился казус; смотритель, конечно же, выпустит его через один из боковых входов, и он вернется к себе в отель. Но когда смотритель вступил в зал, англичанин раздумал: уж слишком таинственно крался ночной гость и слишком загадочное у него было лицо. Без сомнения, это не был один из проверочных обходов, которые совершаются в предписанные часы. Смотритель был в домашних туфлях на войлочной подошве, грудь его высоко вздымалась, он то и дело озирался по сторонам, пламя лампы трепетало от его взволнованного прерывистого дыхания. Ванситтарт Смит вжался как можно глубже в свой угол, стараясь не скрипнуть креслом, и стал внимательно наблюдать, уверенный, что смотритель пришел совершить какое-то тайное дело, может быть, далее преступление.
Смотритель двигался уверенно. Быстрым легким шагом он подошел к одной из больших витрин и, вынув из кармана ключ, отпер ее. С верхней полки снял мумию, отнес ее на свободное место и бережно, точно она была хрустальная, положил на пол. Поставил возле нее свою лампу, сел, скрестив ноги по-турецки, и принялся разматывать своими длинными дрожащими пальцами бинты и пелены, в которые она была завернута. С треском отрывались друг от друга слои пропитанного ароматическими маслами льна, по залу поплыла густая волна благовоний, на мраморный пол сыпались кусочки ароматической древесины, цветы, пахучие травы.
Джон Ванситтарт Смит понимал, что с этой мумии снимают пелены в первый раз. Процедура вызывала у него такой интерес, что он позабыл обо всем на свете. Сгорая от волнения, он высовывал из-за двери голову все дальше и дальше, как птица. Когда же наконец голова, пролежавшая в погребальных пеленах четыре тысячи лет, освободилась от последнего слоя льна, ему едва удалось удержать возглас изумления. На руки смотрителя хлынул водопад длинных черных блестящих волос. Следующий слой бинта освободил низкий белый лоб и слегка изогнутые брови. Потом он увидел блестящие глаза, осененные длинными пушистыми ресницами, и маленький точеный нос, и вот наконец взору открылись неясные пухлые губы и прелестно очерченный подбородок. Лицо было редкой красоты, в нем был единственный изъян - коричневое пятнышко неправильной формы в самой середине лба. Эта мумия была апофеозом искусства бальзамирования. Ванситтарт Смит глядел на красавицу, не веря своим глазам, и от восхищения даже издал горлом как бы воркующий звук.
Если наш египтолог был потрясен, то что говорить о загадочном смотрителе. Воздев руки к небу, он разразился гневными, горькими словами, потом бросился на пол рядом с мумией, обнял ее и стал целовать лоб и губы. "Ma petite!" {Моя девочка (фр.)} - рыдал он. "- Ma pauvre petite!" {Моя бедняжка (фр.)} Голос его прервался от горя, мелкие бесчисленные морщины на лице дрожали, меняя очертания, но в блестящих глазах - ученый ясно видел в свете лампы - не было слез, казалось, это блестят не человеческие глаза, а сталь. Несколько минут смотритель лежал, глядя на прекрасную египтянку, шептал что-то скорбно и нежно, и по его лицу пробегала судорога непереносимого страдания. Но вдруг он улыбнулся, сказал что-то на неизвестном Смиту языке и легко вскочил на ноги с решительным видом человека, который отважился на дерзостный поступок.
В центре зала находилась большая круглая витрина, где размещена великолепная коллекция древнеегипетских перстней периода Среднего царства, наш ученый много о нем писал. Именно к этой витрине и подошел смотритель, отпер ее и открыл. Поставил лампу на выступ сбоку и возле лампы - маленький фаянсовый флакон, который вынул из кармана. Потом сгреб с полки витрины пригоршню перстней и с чрезвычайно серьезным углубленным выражением стал протирать их один за другим жидкостью, которая была во флаконе, и потом подносил близко к огню лампы. Первая партия его явно разочаровала, потому что он с отвращением швырнул перстни обратно на полку и взял порцию других. Увидев массивный перстень с большим кристаллом горного хрусталя, он, как коршун, схватил его и в страшном волнении мазнул жидкостью из флакона. С его уст сорвался крик радости, он возбужденно взмахнул руками и опрокинул флакон, жидкость вылилась на пол, и струйка побежала прямо к ногам англичанина. Смотритель выхватил из-за пазухи красный носовой платок и, вытирая пол, двинулся за струйкой в угол, где и оказался лицом к лицу с наблюдавшим за ним англичанином.
- Ради Бога простите меня, - проговорил Джон Ванситтарт Смит со своей мыслимой и немыслимой любезностью, - я попал в абсурднейшее положение: заснул в кресле за этой дверью.