На губах ее задрожала ироническая улыбка.
— Фантазии? Я тебе расскажу одну фантастическую историю, которая приключилась со мной.
Однажды я встретила лжемарсианина. Да, да, лжемарсианина. Правда, он упорно называл себя марсианином и доказывал, что у него на все своя точка зрения, точка зрения жителя другой планеты. Этот человек еще в юности открыл комету. И комета до сих пор блуждает в мировом пространстве и будет там блуждать, по-видимому, вечно. Когда мы встретились много лет назад, этот юноша не был похож на остальных людей. Даже сейчас я очень ясно представляю себе ту необыкновенную звездную ночь, легкий шелест весенней листвы, серебристые купола башен обсерватории с широко раскрытыми люками. Смуглый юноша с горячими глазами и беспорядочно спутанными буйными волосами… Он говорил тогда:
«Истинный мечтатель обязан совершать путешествие за грань людской мечты. Иначе какой же он мечтатель! Я хочу мечтать так, как никто не мечтал до меня. Я хотел бы, чтобы любовь измерялась световыми годами. Помнишь слова поэта: „Здесь, на Земле, позволено еще бродить, искать и обрести порою чудовищную жабу, уховертку… Но если к нам приходит вдруг мыслитель из стран мечты, из области грозы, неся в руке, что трогала сиянье иных миров, необычайный факт иль небывалую еще идею… То горе мудрецу такому…“ Человек должен прикасаться к вечности. Сейчас я занят изучением физических условий на Марсе и почти уверен в необитаемости этой планеты. Но будь я фантастом, я назвал бы себя марсианином и поведал бы людям Земли о необыкновенных вещах, известных только мне — марсианину. Точка зрения жителя другой планеты всегда интересна. Другой склад мышления, другая психология. На Марсе должны расти голубые маки. Я вижу их даже с закрытыми глазами… Знаете ли вы, что существовала планета Зория, или, как вы ее называете, Фаэтон? Обломки этой планеты до сих пор падают на Землю в виде метеоритов».
Как видишь, это был весьма экстравагантный юноша. Весь — порыв. Даже больше того: он сумел увлечь меня своими красивыми мечтами. Я поверила в него. Мне казалось, что в нем заложен могучий дух. Ведь он открыл комету!.. Тот молодой человек сумел увлечь меня своими фантазиями, я стала думать о далеких светилах. Вот я иногда и задумываюсь: кто из нас инвалид?..
— С годами человек, наверное, глупеет, — сказал Геннадий Гаврилович. — Мы трудно живем. Не в унисон.
Геннадий Гаврилович явно кривил душой: ему-то на жизнь обижаться было нечего. Он сумел себя поставить. Вернувшись из эвакуации, сразу же потребовал квартиру с отдельным кабинетом. Просьба была удовлетворена. В трех комнатах им вдвоем с женой простора хватало. Правда, не было только холла, такого, как у Треску новых. С Треску новыми Геннадий Гаврилович близко сошелся еще в Алма-Ате. Там они сдружились и после войны вместе вернулись в Ленинград. Это были не только друзья мужа: Трескунов сделался ее научным руководителем. С годами презрение к Трескунову и Евгении Михайловне постепенно стерлось. В общем-то, и Сергей Сергеевич и Евгения Михайловна были милыми людьми, компанейскими, свойскими. Евгения Михайловна добровольно взяла шефство над Натальей Тихоновной.
— Дикарка, вы и есть дикарка! — ласково говорила Евгения Михайловна. — Кто же в наши дни носит такие нелепые платья? Еще Лермонтов говорил, что женщина без нарядов — все равно что роза без шипов. Главное: не сдаваться! Вот вам крем «Любимый». Молодит на двадцать лет. Улыбаться нельзя — отлетает, как штукатурка.
Во всяком случае, Евгения Михайловна была полезной женщиной, да и не такой уж черствой, как показалось вначале Наталье Тихоновне. Иногда они вспоминали давние годы, и Евгения Михайловна смахивала набежавшую слезу.
— Иван Григорьевич Теплухин был влюблен в меня без ума. Это точно. Странный человек, с фантазией. Все чего-то искал. Не полюби я своего бурбона, может быть, все сложилось бы по-иному. И Иван Григорьевич со временем остепенился бы. Все мы в молодости — искатели и открыватели. А годы берут свое. Мне, правда, жаловаться грех. А все же иной раз подумается: могло быть и интереснее. Не хлебом единым жив человек. Теперь-то уж поздно все менять. Обеспеченная старость важнее беспокойной юности, говаривал один мой знакомый. Детей у нас нет, надеяться не на кого.
Сергей Сергеевич и Геннадий Гаврилович обычно сидели в креслах, дымили сигаретами и разглагольствовали о политике, об Америке и Англии, о запуске искусственных спутников и освоении космоса.
— В этих спутниках и радиотелескопических антеннах есть что-то противоестественное, — говорил Геннадий Гаврилович. — Вот я открыл в свое время комету, и она умчалась в мировое пространство. Все естественно, как в Древней Греции. Мы — жрецы науки, открыватели загадок и тайн. А бездушная космонавтика приносит нам голые неопровержимые факты. Скучно.