Откровенная похвала крупного ученого смутила Дягилева. Он всегда был не особенно высокого мнения о своих способностях.
— Вы преувеличиваете, Константин Федорович, — пробормотал он. — Проще всего свести воедино материал, разбросанный в лабораторных отчетах, и сделать вывод. Конечно, если нам удастся создать прибор, мы решим целый ряд проблем. Но кому нужны они сейчас, проблемы? Ведь на строительство машины уйдут годы, годы кропотливого труда сотен специалистов. А нас всего двое… Смешно…
— Мы можем уехать в глубокий тыл, собрать людей.
— Не поеду.
— Но ведь другие едут! Едут работать. Не вечно же будет война. Вы хотите бросить вами же созданное дело, бросить меня, немощного старика, одного, отказаться от своей мечты.
Голос профессора дрогнул. И было что-то по-детски беспомощное во всей его фигуре. Неожиданно он поднялся, подошел, обнял Николая за плечи, произнес с мольбой:
— Не делайте этого… Я не могу допустить, чтобы вас убили, я напишу в академию. Хватит с меня: я уже потерял одного! Какой из вас солдат? Вас убьют в первом же бою. Вы рождены для науки и не имеете права рисковать жизнью…
Николай молчал.
Наконец Суровцев вспылил:
— Почему вы отмалчиваетесь?! Черт бы вас всех побрал… Тупость и ослиное упрямство. Я всех вас вытащил из ничтожества, открыл дорогу в мир науки. И вот вместо благодарности… Уходите все! А я останусь здесь один, один. И никуда не уеду. Я, как пес, буду стеречь лабораторию…
Дягилев успел изучить профессора. И сейчас наверняка старый упрямец сидит в своей лаборатории. Мерзнет, голодает. И во всех своих мучениях винит сотрудников, покинувших его.
«Я всех вас вытащил из ничтожества, открыл дорогу в мир науки…» Дягилев усмехнулся. В чем-то старик прав. Николаю, конечно, повезло с самого начала. Почти сказочная научная карьера! Карьера… Дягилев ненавидел это слово. Просто необыкновенная дорога в науку. Молодой человек на подножке вагона приехал из Саратова. А потом — институт, лаборатория известного ученого Суровцева, чье имя вошло во все учебники физики. Тогда Николаю казалось, что он прикоснулся к вечности. Он стал сотрудником, а потом ближайшим помощником. Самым молодым, подающим большие надежды сотрудником был Мартин Лаар. У этого русоволосого худощавого юноши была необыкновенная история. Его отец считался одним из руководителей восстания в Таллине в 1924 году. После того как восстание подавили, бежал с дочерью и сыном в Советский Союз. Отец вскоре умер, и на руках Мартина осталась малолетняя сестра Линда. Был еще дед Юхан. Но дед по-прежнему жил в буржуазной Эстонии, возил тачки на торфоразработках. Вот почему, когда в Эстонии провозгласили Советскую власть, Мартин и Линда, а с ними и Дягилев отправились разыскивать деда Юхана.
Тогда жизнь представлялась Николаю этаким большим приключением. Он, может быть, и не любил по-настоящему Линду, но приключение требовало счастливого конца всей истории. Согласись тогда Линда выйти за него замуж, он не раздумывал бы ни минуты и, возможно, даже был бы счастлив. А теперь он узнал Наташу, и образ Линды как-то померк. Осталась только боль за нее и за Мартина. Дягилев стал понимать, что отношения с Линдой не были любовью. Он любил не Линду, а Мартина, как любили его все за выдающиеся математические способности. Иногда Лаар казался Николаю грядущим гением, человеком необыкновенной творческой мощи. Выше всего Мартин ценил логику и потому всегда легко подсмеивался над Дягилевым, считая его непоследовательным, разбросанным, фантазером. Очень часто они схватывались не на шутку. Обладающий предельно ясным мышлением. Лаар спокойно выслушивал предположения и гипотезы Николая, затем говорил:
— Непонятно. Нелогично. Абсурдно.
Дягилев в запальчивости бухал кулаком по столу:
— Черт возьми! Хотел бы я жить в мире, где все понятно, где все логично, где не нужно думать, где можно жить припеваючи, решая задачки…
Разумеется, в споре всегда побеждал Мартин — ведь он не был фантазером. Дягилев фантазировал. Его всегда интересовали формы мышления людей самых различных профессий, специальностей — будь то писатель, художник, композитор, математик, химик, физик, психолог. В этом крылось многообразие культуры, интеллекта. А разве та машина, которую они задумали строить, не напоминает чем-то фантастическую машину времени? Пусть она не отправит никого ни в будущее, ни в прошлое, но прибор позволит проверить так называемые парадоксы, не дающие покоя целому поколению физиков.
Весь последний год они бились над проблемой… А может быть, на проблему следует взглянуть с другой стороны; главная загвоздка в строгой фокусировке потока частиц. Дело даже не в этом… Частица должна ускоряться переменным электрическим полем с изменяющейся частотой, а удерживаться на орбите постоянного радиуса с помощью переменного магнитного поля…
Дягилев вскочил и ударился головой о крышку люка. Искать в течение года и найти именно сейчас, в столь неподходящей обстановке… Клочок бумаги и карандаш — больше ничего не нужно. Завтра же сообщить Суровцеву, где бы он ни был. Невиданная победа. Все, что было до этого, полетит к черту. Новый принцип ускорения. Бесконечно повысить предел достижимых энергий… Не миллионы, а десятки миллиардов электрон-вольт! Вот оно, что требовалось… Ребята, когда узнают, сойдут с ума от радости…
— Вы, оказывается, способны впадать в транс. Вычислением занимаетесь? Не разбудили — вам же хуже.
Голос Наташи отрезвил Дягилева. Она сидела с широко открытыми глазами и наблюдала за ним.
— У вас нет карандаша?
— Глядите!
Из-за кустарника выползала автоколонна. Смутные силуэты проступали сквозь пелену снега. Дягилев забыл все. Коснулся щекой ледяной ложи, прицелился и ударил в мотор головной машины. Темные фигурки соскакивали с машин и исчезали в кустарнике. Лопался морозный воздух. Дягилев спокойно выбирал цель и нажимал на спусковой крючок. Ведь это был его экзамен. Он видел, как от зажигательной пули вспыхнул грузовик, как стали рваться снаряды в кузове. Загорелась вторая машина.
— Молодец, Николай! А теперь — ходу!..
Да, пора было убираться подобру-поздорову.
Они выпрыгнули из танка и поползли по лощине. Эта лощина, как они знали, не простреливалась. Каких-нибудь четыреста шагов… Но вражеские солдаты, видно, опомнились. Засвистели пули, посыпались мины. Каждый раз, когда Наташа застывала на месте, Дягилевым овладевала тревога. Они барахтались в рассыпчатом снегу, руки и ноги отказывались повиноваться.
— Обходят… — крикнула Наташа.
— Ползите, а я задержу…
— Убирайся, дурень! Нашел время для рыцарства.
Но в нем уже заклокотало возмущение. Теперь хозяином положения был он, а не эта хрупкая девчонка, его инструктор, вообразившая, что она в ответе за все, и за эту вылазку, и за жизнь своего ученика. Он больше не был учеником.
— Не мешай мне! — заорал он. Больше он не замечал ее. С неожиданно обретенным спокойствием сажал на мушку темные фигурки и видел, как они падали в снег. В этом сейчас был смысл всего. Потом он швырял гранаты. Он не боялся смерти. Только бы Наташа добралась до спасительной лощины.
Кто-то рядом бросил гранату. Дягилев покосился, увидел Черемных и заскрипел зубами. Значит, не послушалась… Не послушалась безумная Наташка…
Взметнулся снег вперемешку с комьями земли. Черемных уткнулась лицом в сугроб. Справа совсем близко застрочила пулеметная очередь.
«Свои!.. — догадался Дягилев. — Теперь не пропадем… Теперь не пропадем…»
МАРТИН ЛААР
Еще не оправившийся от контузии, Дягилев тупо и равнодушно выслушал сообщение: Черемных отправили в Ленинград, в госпиталь. Раздробило плечевую кость. Потеряла много крови…
Только позже он почувствовал невыносимую тоску и боль в сердце. Жизнь показалась бессмысленной. В глубине мозга настойчиво стучали слова, стихи. Блок. Она любила их читать…
Впервые Бубякин испытал к своему сопернику чисто человеческую жалость. Да и сам он страдал не меньше Дягилева. А Дягилев совсем сник. Лицо черное, деревянное. Снова замкнулся, ушел в себя.