И вообще, она стала замечать, что интерес к участникам войны словно бы притупился. Рассказы о самых невероятных подвигах на фронте молодые люди порой воспринимали как нечто само собой разумеющееся, иногда слушали вполуха. Однажды в институтском коридоре она услышала за своей спиной разговор двух студенток. Одна из них сказала: «Опять эта зеленая ветвь на древе познания будет рассказывать, как из нее мину вытягивали. Давай улизнем — как-нибудь отбрешемся…» Она проглотила и эту обиду. А раньше обязательно пристыдила бы распустившихся девчонок. Почему им все это не интересно? Принесены неисчислимые жертвы, а этих кудлатых-патлатых, потерявших признак пола, судьбы мира словно бы не касаются. Конечно, не все такие…
В прошлом году она отдыхала в Крыму, в Коктебеле. Поразил памятник героям коктебельского десанта на набережной: на пьедестале огромные каменные головы-горельефы моряков и солдат, защитников Крыма, погибших в боях за Коктебельскую бухту в декабре 1941 года. Суровые лица: каждое из четырех лиц казалось ей страшно знакомым, словно бы родным: свои ребята в бескозырках и пилотках. Талантливая скульптура. Она будила давние воспоминания. Наталья Тихоновна приходила сюда каждый вечер, клала на каменный пьедестал букетики степных цветов, подолгу стояла в глубокой задумчивости. А по набережной фланировала веселая, праздничная, отдыхающая толпа, и было радостно от сознания, что все они счастливы своей молодостью и миром. Крепкие, загорелые, рослые. Правда, немного закормленные.
Однажды ее место оказалось занятым. Группа длинноволосых парней и стриженных под мальчика девиц корчилась в модном танце. Мысль о кощунстве, по всей видимости, даже не приходила им в голову.
Нет, она не подошла к ним и не прогнала прочь. Но ей почудилось, будто те, каменные, вдруг поднялись во весь богатырский рост, кто-то из них поддел носком кирзового сапога крикливый магнитофон, и он, визжа и захлебываясь от истерики, покатился в кусты; а потом, наступая на бутылки и граненые стаканы, каменные герои молча двинулись к берегу в грозовые сумерки, вошли в воду, и грохочущее море поглотило их…
То была не галлюцинация. Ей просто хотелось, чтобы те, каменные, ожили, напомнили о себе, о грозовых днях, о тревогах мира, раздавили бы изношенными на фронтовых дорогах сапогами мещанскую пошлятину. Ведь те, каменные, тоже были молодыми…
Они ждали Трескуновых, и, когда раздался мелодичный звонок, Наталья Тихоновна, приготовив любезную улыбку, открыла дверь. На пороге стоял неизвестный мужчина в полушубке и меховых сапогах. Болезненно-землистый цвет лица и беспокойно блуждающие глаза… Наталья Тихоновна ощутила невольный страх, даже захолонуло все внутри.
— Вам кого?
— Вас! Бубякин я, по делу… Неужели не узнаете?! Я так сразу…
Наталья Тихоновна жестом пригласила незнакомца пройти. Комья талого снега расползлись по линолеуму.
— Значит, вы ко мне? — спросила она. Что-то смутно-знакомое было в лице этого странного человека. Но при каких обстоятельствах они могли встречаться? Приходится иметь дело с десятками, сотнями людей.
Она задумалась: пригласить его в комнату, которая служила чем-то вроде гостиной, — значит, испортить только что натертый паркет. Предложить ему разуться и надеть шлепанцы — не совсем удобно. Может быть, у него пустяковое дело. Возможно, водопроводчик, или контролер, или как их там…
— Раздевайтесь.
Он послушно снял мокрый полушубок и повесил на дужку вешалки. Она провела его на кухню.
— Присаживайтесь. Слушаю вас.
Он был явно чем-то смущен. Протянул неопределенно:
— Ну и погодка!
Потом решительно произнес:
— А я прямо с вокзала и к вам. Чемоданишко в камере хранения оставил. Бубякин я. Из Сибири. Семь тысяч верст отмахал. Вот такая оказия вышла. Всю жизнь вас разыскивал. Все отвечали: «Не проживает». А потом бросил разыскивать. На строительство дороги устроился. Склад ВВ охранял. А когда рассчитали вчистую и на пенсию послали по случаю контузии, опять принялся за розыски. Вот нашел! Сел на поезд — и покатил. Все равно делать нечего. Жена по случаю моей контузии ушла от меня. Я, знаете, неудачно упал тогда с маяка. Ну, еще во время войны, после того как мы с Николаем Андреевичем склад взорвали. Голову, должно быть, я повредил о камни. Притворялся здоровым. Не хотелось быть бесполезным…
Острый мороз пробежал по коже Натальи Тихоновны. Она начинала догадываться. Ее била лихорадка.
— Вы Бубякин? Матрос Бубякин?!
Он усмехнулся.
— Был матрос. А теперь — кто я теперь?.. Николай Андреевич перед смертью просил… Вот… передай, говорит, Наташе, вам то есть, колечко. Так и умер на маяке. Я его в море… Жаль, камня не было, чтобы привязать к ногам…
И он протянул Наталье Тихоновне знакомое бронзовое кольцо.
Она ощутила, как кровь хлынула к лицу. Мучительный стыд — вот что она испытывала сейчас. «Пожалела паркетный пол…» И вновь пахнуло пороховой гарью. Лицо Бубякина болезненно дергалось. По-видимому, он очень волновался, и это давало себя знать. Тот, кто последним видел Дягилева… Ей захотелось заплакать. Но она умела владеть собой, сказала спокойно:
— Спасибо. Но вам лучше было бы не тащиться в такую даль. Могли бы написать… Ради какого-то колечка… Ведь все это условности… Может быть, хотите чаю? Коньяк…
Он стукнул кулаком по столу. Лицо перекосилось, в глазах появился безумный блеск.
— Какое-то колечко, говорите вы?! А мне начхать на вас и на ваш коньяк. Я выполняю приказ своего командира. Понятно вам? — И он рванул ворот рубахи. Показался кусок полосатой тельняшки.
— Но ведь Дягилев давно умер, пыталась она успокоить его. — Вы неправильно меня поняли. Просто не следовало тратиться на дорогу и причинять себе неудобства. Можно было бы по почте… Жалея вас…
— А вы меня не жалейте! И он разрыдался, уронив голову на стол. — Вы меня не жалейте, лучше себя пожалейте…
Поднялся, выпрямился, сказал глухо, спокойно:
— Это для вас он умер. А для меня он — живой. Всегда живой… И даже после смерти.
И, больше не проронив ни слова, направился к вешалке, схватил шапку, полушубок и вышел.
Наталья Тихоновна хотела кинуться за ним вслед, но дорогу преградил Геннадий Гаврилович:
— Что здесь происходит?
— Нужно задержать этого человека…
— Он украл что-нибудь?
— Идиот!
— А зачем идиотов пускать в квартиру? То-то я слышал выкрики и вой…
— Ты идиот, а не он…
Не набросив даже пальто, она выбежала на улицу. Но Бубякина и след простыл.
Она обзвонила все гостиницы, побывала на вокзале. Бубякин словно в воду канул. Вернулась к утру, разбитая, вся в слезах.
Геннадий Гаврилович спросонья ворчал:
— Все помешались… Чего добивался от тебя этот жулик? Может, за «лунным камнем» приходил?..
Не удалось напасть на след Бубякина и позже. Посылала запросы — и все безрезультатно. Нервное состояние сказалось — в конце концов Наталья Тихоновна слегла. В бреду мерещился высокий маяк, выше Эйфелевой башни, окровавленный Дягилев, Бубякин с перекошенным лицом, бросающийся вниз головой в кипучие волны.
Она была еще очень слаба, когда Геннадий Гаврилович объявил, что уезжает в Крымскую обсерваторию собирать дополнительный материал для своей докторской диссертации.
— Время не ждет! Боюсь, как бы Трескунов не вышел в дамки раньше меня. Одним словом, личное соревнование. Очень хочется щелкнуть его по носу. Последний налет на обсерваторию — и мы в докторах! Выздоравливай, старушка. Надумаешь — приезжай в Крым погреться у большого радиотелескопа. Все никак не могу привыкнуть к ленинградскому климату.