- Пришел, - только и смогла вымолвить. А у самой ноги от страха отнимаются.
- Как не прийти? - вздыхает он горько. - Звала ведь...
- Звала...
Как не звать... Два года ночи не было, когда б не вспомнила... Сама хотела в реку кинуться, да будто прознали что домашние, в избе заперли, ни на секундочку одну не оставляли, пуще зеницы ока берегли. А ведь никто не ведал, к кому я вечерами за околицу бегаю, по кому вздыхаю.
Заступил гостю моему Алёшка дорогу, саблю острую из ножен выхватил.
- Уйди, русалочье отродье, Любаша мне сужена! - молвит. - Не дам я тебе ее сгубить!
А милый мой только улыбнулся губами бледными - на щеках приметные ямочки расцвели.
- Сосватана, стало быть?
Откуда силы только взялись - из рук отцовых вырвалась, да к дверям кинулась. И страх-то весь пропал. Он это, не наваждение дурное, ни с кем не спутать. Живой ли, мертвый ли - все едино!
- Не сосватана! Никто мне не люб, кроме тебя! Тошно мне, сердце мое! Ни днем покоя, ни ночью! И свет белый не мил! Что за тобой в омут, что тут жить - все одно!
Тут воеводин сын как кинется на гостя званого-нежданного. Да только пролетел сквозь него Алёшка как через воду речную.
- Что ж творишь, Любуша, - покачал головой желанный мой. - Ни мне, ни себе покоя не даешь... Зачем перстенек в реку кинула? Не для того ли, чтоб меня позвать?
Призадумалась я крепко. Ведь хотела же вроде посмеяться над Алёшкой, путь к моему крыльцу заказать, даже не думала о друге сердечном своем, а ведь, правда, не живого гнала, а мертвого назад приманивала.
- Для того! - воскликнула я и в глаза ему смело посмотрела.
Поздно уже бояться. Пришел.
И тут матушка вперед бросилась, меня от утопленника оттолкнула, собой заслонила.
- Уйди, Богом прошу, не губи мою кровинушку! Не забирай с собой в речную воду! Она еще света белого не видела!
А он и сам не рад. По глазам вижу. И хотел бы уйти, да перстень на ладони жжет.
- Целуй меня, Любушка, - просит, - возьми назад свой перстенек и больше не разбрасывайся.
Отступился, стало быть.
Подошла я - куда только и страх подевался - и поцеловала его в губы холодные. Пахло от милого моего речной тиной и проточной водой.
Надел он мне на руку перстень, развернулся и ушел прочь, ничего больше не прося. А я стояла, вслед смотрела и в три ручья рыдала. Болело по нему сердечко, да и он меня не забыл...
Седмицу ходила я мрачней тучи, украдкой слезы смахивала, а подруженьки все следом увязывались, ни на миг одну не оставляли. Прошла еще седмица - начала на посиделки ходить как прежде. Тут-то меня и стали одну отпускать, да только к реке если собиралась, все равно кто-то со мной шел.
Не спорила. Хотят - пусть их.
Алёшка вокруг так и вился, все подарки дарил, о свадьбе заговаривал. Я гостинцы брала и от венчания не отказывалась, воеводин сын даже дом начала новый ставить, чтоб было куда молодую жену вести.
А как праздновали конец сенокоса - там уж я с моста в воду и прыгнула.
- Русалка-русалка, возьми у меня частый гребень, да забери у утопленника настасьин злат перстенек!Вынырнула я и на дурня влюбленного посмотрела. Конопатый, вихрастый, косая сажень в плечах, навозом разит на сто верст окрест. Ох и свезло ж той Настасье, поди отворотясь не насмотрится на счастье такое.
Молодец на меня во все глаза уставился, да так испугался, что язык к небу примерз. Только рот открывает, как карась на берегу, а гребень держит, будто это крест нательный.
- Ты гостинец-то отдай, пропащая душа, - молвлю недовольно и ладонь протягиваю.
Сунул мне горе-спаситель гребешок в руку и назад отшатнулся, чуть с головой не окунулся в воду речную.
- Ох и поскупился... Ну уж ладно, будет твоей Настасье ее перстень. Да передай, чтоб больше не разбрасывалась!
Сказала - и под воду ушла, мужа искать. Пусть Кольке-бестолочи, что к девкам земным шастать повадился, шею намылит. Как-никак царь русалочий, вот пусть порядок и блюдет.
А на моей руке поблескивал перстень обручальный.
Конец