– Что правда, то правда, – сказал Саймон, – он все перчатки кроит на правую руку и еще ни разу в жизни не сработал пары.
– Да, слева «резать кожу» он понимает по-своему, –
заметил Генри. – Но, с вашего позволения, отец, я сказал бы так: работает ли он или празднует лентяя, у него глаза не припухли от жара… и руки не в ожогах от раскаленного железа, не загрубели, орудуя молотом… и волосы не порыжели от дыма, что валит из горна, не стали больше похожи на шерсть барсука, чем на то, что пристало доброму христианину покрывать шляпой. Пусть Кэтрин – самая хорошая девушка, какая только живала на свете, а для меня она лучшая из лучших в Перте, – все же она, конечно, понимает, в чем разница между одним мужчиной и другим, и видит, что сравнение не в мою пользу.
– Ну, от всего сердца за твое здоровье, Гарри, сынок! –
начал старик, наполняя кубки собеседнику и себе. – Вижу я, что ты хоть и добрый кузнец, а не ведаешь, из какого металла куют женщин. Будь смелее, Генри, держись не так, точно тебя ведут на виселицу, а веселым молодцом, который знает себе цену и не упадет, сраженный насмерть, даже перед самой лучшей внучкой, какой могла когда-либо похвалиться Ева. Кэтрин – женщина, как и ее мать, и ты судил бы глупо, если бы решил, что их всех привлекает только то, что пленяет глаз. Надо пленить еще и слух, друг ты мой, женщине нужно знать, что тот, к кому она благоволит, отважен и полон сил и мог бы снискать любовь двадцати красавиц, хотя домогается ее одной. Поверь старику, женщины больше следуют чужому суду, чем собственному мнению. Если спросит моя Кэтрин, кто самый храбрый мужчина в Перте, кого ей назовут, если не
Гарри Смита?.. Кто лучший оружейник, когда-либо ковавший оружие на наковальне? Опять же он, Гарри
Жги-ветер!. Кто самый лихой плясун у майского дерева?..
Все он, богатырь-кузнец… Сочинитель самых забавных баллад? Да кто, как не Гарри Гоу! А кто у нас первый борец, первый мастер в игре мечом и щитом? Кто король оружейных смотров… укротитель бешеных коней… усмиритель диких горцев? Все ты, ты… не кто иной, как ты!..
Так неужели Кэтрин предпочтет тебе мальчишку из Горной
Страны?.. Еще что! Пусть-ка сделает она стальную перчатку из пыжиковой шкуры. Говорю тебе, Конахар для нее ничто. У нее одно желание: не дать черту завладеть законной своей добычей – ни этим пареньком, ни всяким другим уроженцем Горной Страны. Благослови ее господь, мою бедную девочку, она, когда могла бы, весь свет обратила бы к более чистому образу мыслей!
– Ну, здесь-то у нее наверняка ничего не выйдет, –
сказал Смит, который, как читатель, верно, заметил, не очень-то благоволил к соседям-горцам. – В этом споре я ставлю не на Кэтрин, а на Старого Ника*, своего знакомца,
– мы с ним как-никак работаем оба с огнем: черт непременно заполучит горца, уж поверьте!
– Да, но у Кэтрин, – возразил Гловер, – есть союзник, с которым ты мало знаком. За юного головореза взялся сейчас сам отец Климент, а этому черт не страшен: ему сто чертей – что для меня стадо гусей.
– Отец Климент? – молвил Смит. – У нас тут что ни день, то новый святой, в богоспасаемом нашем
Сент-Джонстоне! Во имя той дубинки, что поколотит всех чертей, объясни ты мне, кто он такой. Какой-нибудь пустынник, который упражняется для своего дела, как борец для арены, и приводит себя в боевую готовность постом и покаянием, – так, что ли?
– В том-то и диво, что нет, – ответил Саймон. – Отец
Климент ест, пьет и живет как все мы, грешные, а притом строго соблюдает предписания церкви.
– Ага! Понимаю. Здоровенный поп из тех, что больше помышляют о мирских благах, чем о благостыне: крепко выпивает на проводах мясоеда, чтоб достойно встретить великий пост, думает in principio15 о наслаждении… и состоит духовником самых красивых женщин в городе.
– Опять ты промахнулся, Смит. Поверь мне, у нас с дочкой верный нюх на ханжу, будь то постник или жирный пустосвят. Но отец Климент ни то и ни другое.
– Так что же он собой представляет, ответьте, ради господа бога!
– Он либо неизмеримо лучше, чем половина всех его собратьев в Сент-Джонстоне вместе взятых, либо же настолько гнусней самого гнусного из них, что грех и позор давать ему пристанище в нашей стране.
– Думается, нетрудно распознать, то ли он или другое, –
15 Прежде всего (лат.)
сказал Смит.
– Удовольствуйся, друг мой, таким разъяснением, –
ответил Саймон. – Если судить об отце Клименте по его словам и делам, то нельзя не признать его самым лучшим, самым добрым человеком на земле, подающим каждому утеху в горе, благой совет в трудный час, ты его назовешь надежным водителем богатого, верным другом бедняка.