— И подушек нам столько не надо… — сказал он и сложил большую половину подушек на диван.
Какая-то пожелтевшая и страшно грязная тетрадка шлепнулась вдруг на пол из подушек.
— Это что такое? — удивился Алексей Петрович, поднимая ее.
Старушка совсем сконфузилась.
— Это… это «Сон Богородицы»,[3] родимый… — пролепетала она. — Ты вот жаловался, что не спишь, а это от бессонницы первое средствие…
— А, да, вот что… — проговорил сын и, брезгливо посмотрев на засаленную первую страницу тетрадки с ее титлами и торжественными славянскими словами, осторожно положил ее на ночной столик. — Спасибо. А вот воды прикажите нам поставить побольше, мамаша… Мы там к воде привыкли…
— Слушаю, сынок, слушаю… Все сделаем, как велишь… Ты иди пока к папаше-то, а то они там вдвоем и не сговорятся, чай…
В столовой снова начался нудный разговор, а за стеной, в комнате для дорогих гостей, передвигание и возня. Совсем стемнело. Мужики все торжествовали. Наконец, старики отпустили гостей на покой — со всяческими пожеланиями, поклонами и наказами спать подольше.
Гости вошли в спальню. Там стояли уже две кровати — Стегневна никак не решилась развести их по разным комнатам, решив, что авось обойдется как по хорошему, — и много воды. Алексей Петрович подошел к иконам и погасил лампадку.
Мэри Блэнч села к столу, чтобы записать пестрые impressions сегодняшнего дня, а Алексей Петрович достал из своего личного баульчика толстую книгу в зловещей, дымно-багровой обложке, на которой резко выделялась черная надпись «Labor and Capital» и, зевая, лег на широкий диван и открыл книгу: спать, все равно, он не мог бы. Как только закрывал он глаза, так ему начинались назойливо мерещиться крупные цифры: они складывались, вычитались, помножались, делились, выстраивались солидными столбцами и снова двигались, слагались, умножались, делились и то веселили своими итогами, то печалили и беспокоили. Засыпал он всегда только под утро, но и во сне он видел все только большие цифры. Он раскрыл, зевая, книгу — и в ней по бесконечным страницам тоже тянулись все только цифры, цифры и цифры…
В столовой тихонько собирали со стола. Стегневна была печальна: и кушали мало, и спят врозь, и не молятся — ах, не хорошо дело, ах, не ладно!..
— Ну, и то слава Богу, что хоть табачищи-то этого он не курить, не поганится… — сказала она вслух, как бы отвечая на свои печальные думы.
— Тссс! — угрожающе поднял Петр Иванович палец.
— Ура! — грянуло в раскрытые окна с темной, прохладной и душистой улицы.
— Ах, окаянные, как их развозит! — с досадой прошептала Стегневна. — Теперь до полночи гайкать будут, а Алешенька и без того не спит…
— Я Митюшку пошлю, ежели что, велю, чтобы не шумели… Ах, да ему еще в город надо велеть собираться…
И он озабоченно присел к большому письменному столу, стоявшему в простенке, но так как в пышной бронзовой чернильнице вместо чернил были только высохшие мухи, то он достал из жилетного кармана обгрызок карандаша и, потирая лоб, на листке почтовой бумаги стал выписывать все, что было нужно купить в городе. И на цыпочках он прошел освещенным коридором в свою большую, чистую кухню с огромной, усовершенствованной плитой, где уже ждал его сонный Митюха.
— Ну, Митюха, завтра чуть светок запрягай лошадь и гони в город… — сказал он деловито. — Вот по этой записке возьмешь ты у Окромчеделова все, что тут записано: паштет из дичи — 2 фунта, затем омаров… да смотри, королевских возьми, с короной, а не дряни какой… 2 банки, затем скажи, чтобы дали тебе икры свежей 2 фунта… Постой: а сельдей-то я и забыл записать… Ну, потом сыру швейцарского… да не чичкинского, а настоящего швейцарского, заграничного… Ну, впротчем, что тебе тут вычитывать — все равно все перепутаешь… Просто передай ты эту записку самому Гавриле Федоровичу в руки и скажи, что велели, дескать, Петр Иванович вам кланяться и велели отпустить по этой вот записке все, что тут перечислено. За ценой, мол, мы не стоим, но чтобы все было самого первого сорта, на совесть, потому, мол, сынок к Петру Иванычу из Чикаги приехал, инженер, мол, с супругой… ну и… того… чтобы все было как следоваит… Ну, а тут кое-что из вин, сластей и всякой мелочи… Эх, ваниль-то забыл!
И долго он наставлял сонного Митюху, как и что ему делать, а затем, обсудив обстоятельно с Марфой и Стегневной завтрашний обед, он снова на цыпочках прошел в столовую и прислушался у двери в спальню гостей.
— Ура! — грянуло на темной улице. — Га-га-га…
3
Один из бесчисленных апокрифов, которые ходят в народ по рукам — малограмотная смесь византийщины и язычества.