Вера Алексеевна молчала.
— Вера, ты слышишь? — снова заволновался Петр Семенович. — Не могу больше так жить!..
Опять никто не отозвался. Прошло несколько тяжелых мгновений совершенной танины. Казалось, что даже часы в конторе остановились, и припал к стенам дома и затаился ветер.
Вдруг сорвался исступленный, горячий шепот:
— Понимаю!.. Понимаю! Уж поздно…
— Петр! — раздался строгий и властный окрик Веры Алексеевны.
— Говори все… добивай! — засмеяли коротким смехом Петр Семенович.
— Ты никогда не оскорблял меня. Зачем же теперь, когда мне трудно и страшно перед неизвестной жизнью, — ты против меня?..
— Ты доводишь меня до безумия!
— Нет! Ты ведь знаешь, что я не обманула тебя. Ты не можешь этого не знать! Ты вспомни, когда в Петербурге ты для работы покинул меня, не спросив даже, могу ли я быть для тебя только женой и любовницей, — я и тогда, одинокая и оставленная тобой, думала только о тебе… Ждала, что вернешься ко мне и принесешь мне свои мысли, мечты и тревоги…
— Да… тогда… — тихо проговорил Корольков.
— Но ты все не шел… И так проходили года, ушла молодость и исчезла способность радоваться. Когда ты вернулся ко мне? Ты помнишь, Петр? Тогда, когда даже ты заметил, что я гибну… Разве тот, кто пережил эту муку, может обмануть… забыть… жить своей жизнью?..
— Ты мне ничего не говоришь о монахе, — сказал Корольков. — Я все хочу знать… хоть теперь.
Барсов услыхал, как скрипнул стул, и Петр Семенович начал быстро ходить по комнате.
— Я очень уважаю отца Якова, — спокойно произнесла Вера Алексеевна. — Я понимаю его учение об уничтожении убивающего душу труда… Он указал мне источник моих страданий…
— А теперь? Зачем он теперь два года здесь? — почти закричал Корольков. — Он — новый пророк, гласит очищение земли и сидит среди двух десятков темных мужиков! Зачем? Ты думаешь, я не знаю, что вы встречаетесь у моста и подолгу разговариваете? Сколько раз… я брал его на прицел…
— Петя! — воскликнула женщина. — Что ты? Господь с тобою!
Корольков ничего не ответил, но до слуха Барсова донеслись его тяжелые стоны и громкий, прерывающийся шепот.
— Два года!.. Два года… Разве я не вижу, как он смотрит на тебя? Как при встрече с тобой он бледнеет и как дрожат и холодеют его руки? Ведь каждый день я жду, что он унесет, осквернит мое счастье! Ты хоть это пойми… пойми…
Барсов громко кашлянул.
За стеной замолкли; только изредка слышались тихий шепот и быстрые, неровные шаги.
Барсов оделся, накинул на плечи полушубок и вышел на крыльцо.
Вдали на дороге чернелся человек. Кто-то приближался осторожно, крадучись. Человек, не замечая Барсова, подошел к завешенному окну и неподвижно стоял, чутко слушая и не дыша.
Потом он скользнул в кусты и исчез.
Инженер вернулся домой. Он был уверен, что видел отца Якова, но не знал, сказать ли об этом Королькову или молчать.
На другой день чуть свет пришли лошади, но их разместили в приисковой конюшне и оставили до воскресенья.
С самого утра Барсов ушел в лес. На свежем снегу, выпавшем за ночь и покрывшем узкую лесную дорогу, инженер видел ясные отпечатки следов, а рядом с ними глубокие ямки и длинные борозды от палки.
— Отец Яков прошел… — подумал инженер с какой-то тревогой.
Верстах в трех от прииска он нагнал толпу охотников-крестьян. Они шли впереди, и Барсов видел, как, выйдя на большую поляну, они вдруг сняли беличьи шапки и тихой, пугливой поступью прошли к стоящей поодаль избе.
Барсов дошел до поляны и тотчас же заметил отца Якова.
С открытой головой и разметавшимися по высокому лбу черными прядями волос он стоял, прислонившись к толстому стволу березы, и зорко смотрел на дорогу.
Барсов поклонился ему, но тот молча вскинул на него безумные, блестящие глаза и вновь перевел их на дорогу, которая извилистой лентой бежала среди обожженного палом леса.
Инженер прошел дальше.
Монах долго стоял и так же молча смотрел на проходящих.
Это были рослые, широкоплечие охотники и крестьяне небольшой деревушки, затерянной в лесной трущобе. Завидя отца Якова, они благоговейно снимали папахи и шапки и тихо входили в избу, толпясь у входа, сдержанно покашливая и изредка перекидываясь словами.
На повороте дороги показалась Вера Алексеевна.
Она шла своей медленной, усталой походкой, низко опустив голову и не поднимая глаз.
Поравнявшись с отцом Яковом, она еще ниже наклонилась и быстро прошла в скит.
Монах, не отрывая глаз, смотрел ей вслед, потом протянул к ней руки и словно застыл в немой, горячей мольбе.