Он долго чернелся неподвижным, причудливым пятном около белого ствола березы и казался мрачным изваянием.
По его лицу пробегали судороги, и страстным огнем пылали большие, прозрачные глаза.
Идущие в скит крестьяне видели отца Якова, поспешно снимали шапки и торопливо скрывались в темных сенях скита, пугливо косясь на поляну.
Небольшая изба была полна народу. Было душно и парно, и только через открытую настежь дверь вливалась широкая струя холодного воздуха и ползла по земляному полу.
Рослые, кряжистые охотники, с черными от загара и дыма лицами, сгрудились, оставив узкий проход от двери к переднему углу.
Там стоял простой, белый стол, вплотную прижатый к стене.
Темный, суровый лик Спасителя глядел из угла, куда не попадал свет, скудно проникающий в скит через два маленьких, косых окна.
Вера Алексеевна прошла вперед и остановилась против стола, тоскливо взглядывая на нерадостную, встревоженную толпу мужчин.
— Вчера к ночи Сидора Мазыха нашли в овине… — громким шепотом произнес дюжий парень и осторожно опустил винтовку прикладом к земле.
— Ну-ну? — пронеслось по толпе. — Покончил?
— Из петли уже холодным вынули, — ответил парень и вздохнул.
— И в Лоскутовой намедни Илья Колчанов ножом себя полоснул, — рассказывал пожилой охотник тревожным, сдержанным голосом, озираясь на дверь и медленно поглаживая черную с сильной проседью бороду.
— О, Господи! — вздохнул кто-то.
— Полоснул, да плохо. Не прикончился… Крови вышло! Неладно смотреть было. Ослаб, а ничего — отходили…
Вошел еще один охотник.
Все оглянулись на него и пытливо уставились на незнакомого, но тот прошел в угол и начал истово креститься.
Охотники отвернулись и, толкая друг друга локтями, тихо спрашивали:
— Чей будет? Откуда?
— Кто его знает?.. Не здешний. Дальний, видно…
И опять любопытство заставляло оглядываться и посматривать на незнакомого охотника, который, словно не видя собравшихся, забился в темный угол, прислонил к стене ружье и молился, крепко прижимая пальцы ко лбу и груди и осеняя себя истовым, раздумчивым крестом.
Охотники с изумлением наблюдали за незнакомцем, но, увидев его широко раскрытые глаза, полные горячей, непоколебимой веры, тихую улыбку, застывшую на лице, начали сдержанно шептать и, подымая глаза на икону, клали поклоны, тихо произнося простые слова молитв.
Вера Алексеевна тоже взглянула в угол, где молился неизвестный охотник, но там было темно, да и незнакомец, при первом ее движении, склонился головой до самой земли и начал внятно шептать:
— Научи… наставь… спаси!..
Стоявший с ним рядом худой, высокий крестьянин грузно опустился на колени, задев плечом за висящую на стене кадильницу.
Она как-то жалобно зазвенела и начала качаться, ударяясь о бревна стены.
Все вздрогнули и тотчас же быстрее начали шевелиться руки, осеняя лоб и грудь крестом, чаще клались поклоны и громче неслись вздохи и молитвенный шепот.
Порой наступала глубокая тишина, и тогда слышался горячий, сдавленный голос охотника, повторявшего одни и те же слова:
— Научи… спаси… наставь…
В открытую дверь вместе с холодом врывался шум леса, немолчный шорох природы и легкое завывание и посвистывание ветра, бегущего по кустам и вершинам дерев.
Время шло. Отец Яков не появлялся.
Кто-то из охотников выглянул в сени и, вернувшись, зашептал:
— Стоит на том же месте… руки вперед тянет и смотрит прямо, словно кого видит…
— Господи помилуй!
Уже серые, обманчивые тени закопошились по углам и наполнили весь скит. В тусклом полумраке потонул лик Христа, и лишь Его суровые, с немым укором смотрящие глаза грозили незримому врагу.
Фигуры людей сделались бесформенными и клубящимися, помертвели лица и желтоватыми пятнами маячили в сгущающихся сумерках.
— Грядет Создавый вас… грядет на суд!..
Откуда-то, словно издалека, донесся громкий голос отца Якова.
Все насторожились и повернулись к двери.
Настала такая тишина, что слышно было, как шуршали сухие листья под стеной избы и как свистел, разбегаясь торопливыми струйками, ветер, залетая в сени.
Громче шумели деревья и загадочно шептались кусты, передавая тревожную весть и унося ее дальше и глубже в лес, где тотчас же поднимался таинственный, сдержанный говор невидимых, но юрких и сторожких существ, пугающих одинокого путника и перекликающихся в чаще и на опушках перелесков.