— Приди, Творец Всеблагий и справедливый! Се уготовал аз — недостойный — пути Твои… — донесся опять, но на этот раз ближе, звонкий и какой-то жуткий голос монаха.
Толпа дрогнула и попятилась, расчищая проход и оттесняя Веру Алексеевну к окну. Она сбросила платок с головы и, повернувшись к двери, ждала, страстно молясь и прося чуда.
Она не замечала взгляда незнакомого охотника и озарявшей его лицо горькой, страдальческой улыбки.
— Сотвори чудо… спаси! — раздался его шепот и заставил всех вздрогнуть.
Как бы отвечая ему, совсем близко от скита послышался голос отца Якова.
— В грехе погрязшие, забывшие душу свою, сотворенную по образу и подобию Твоему, чуда великого ждут, дабы очистить путь новому безгрешному человеку. И сотвори, сотвори чудо, Господи, Владыка наш и Человеколюбец! Сотвори! Сотвори!..
Голос монаха звучал мольбой, но в ней не было покорности; было властное требование, дерзкий зов.
Отец Яков остановился на пороге сеней и тотчас же по стенам и открытой двери забегали трепетные тени, скользя и ломаясь.
Иногда они исчезали, уходя в темноту, висящую под потолком, и тогда слабый желтый свет восковой свечки озарял бревенчатые стены скита и играл на косяке.
Наконец, все увидели отца Якова. Он дрожал и громко выбивал дробь зубами, держа в руках колеблющуюся свечу и уставив глаза перед собой.
На пороге скита он внезапно упад на колени и, сжимая свечу обеими руками, долго шевелил губами, прямо смотря восхищенным, молящим взором.
Радостно улыбаясь, он быстро поднялся и, войдя в скит, зажег лампаду перед иконой и возвратился в сени.
Лишь только он переступил порог, как тотчас же пал ниц и крикнул надрывным голосом:
— Молитесь, молитесь, недостойные!.. Се грядет Великий Судия!..
Глухой, грозный ропот леса ворвался в полутемную избу и заполнил все углы тревогой и ожиданием.
— Приди, Творец Всеблагий, яви чудо! Сердца рабов Твоих — храм Твой, и по слову Твоему сотворят они и положат предел греховной жизни своей…
Монах полз по земле, извиваясь, как черная змея, в трепетных, смутных тенях, бросаемых колеблющимся огнем свечи, и отступая перед Тем, Кого звал он страстным, безумным голосом. Он дополз до порога скита и, встав, быстро вошел в избу и проговорил торжественным и звучным голосом:
— Се, Господи, — рабы Твои, кающиеся в великом грехе жизни и, по слову Твоему, Вседержитель, отыдут они в Царствие Твое и пути очистят грядущим за ними! И мя, недостойного, отпусти ныне, и пойду гласить я волю Твою, гласить очищение земли!..
Отец Яков вновь упал на землю и целовал ее, хватаясь руками и прижимаясь к чему-то невидимому.
— Услышал моление мое… и аз узрел Тебя! — восторженным голосом, растягивая слова, как бы вдумываясь в их значение, говорил монах.
Жуткая, тоскливая тишина тяжело легла на толпу молящихся, напуганных людей. Никто не двигался, боясь громко дышать и поднять голову. Стоя на коленях и склонившись до самой земли, люди молчали, затаив дыхание и ожидая чего-то грозного и рокового, что надвигалось из мрака неизвестности и тайных, волнующих предчувствий.
Только мутные тени сумерек боролись в душном воздухе с медленными вспышками лампады и толпились повсюду, выбегая порой на середину скита, и быстро, бесшумно прятались, серые, неуловимые.
Монах замолк и на коленях медленно двигался по проходу, лицом к дверям, вытянув руки вперед, призывая и маня.
Когда он поравнялся со столом, он внезапно вскинулся во весь рост, закричал, скрежеща зубами, забился в судорогах на полу, а потом вскочил, ринулся в сени и, схватившись за косяк, завопил протяжным, рыдающим голосом:
— Не покидай, не оставляй нас, Всеблагий! Не уходи от нас, бессильных, забывших себя! Зовем Тебя зовом смерти!.. Кровью своей зовем!
Монах замолк, выбежал из сеней и, быстро вернувшись, начал повелительным, властным голосом, задыхаясь и плача, бросать короткие, тревожные слова:
— Ушел… опять ушел!.. Опять грех… мука… Скорей! Скорей! Он ждет исполнения. Скорей! Говорите: отпусти мя, недостойного… Смерть… смерть во спасение…
Голос монаха становился шипящим, и казалось, что он проникает до мозга, жжет его, сковывает волю и зажигает непонятную страсть и томление, будит жажду подвига.
Отец Яков выпрямился во весь рост. Глаза его метали искры, рот судорожно кривился и тянулись вверх зовущие, цепкие руки.
Он казался исполином и над склоненной толпой обезумевших от ужаса людей гремел могучим голосом, в котором был властный, безжалостный приговор:
— Смертью умолите Творца явить чудо! Скорей! Он остановился и ждет…