Он то появлялся в богатых селах и жил в них по целым неделям, водя компанию со стариками и до поздней ночи засиживаясь в кабаке, то надолго исчезал.
Когда он возвращался, то все замечали, что лицо Гордеца было еще более мрачным и холоднее смотрели его непроницаемые глаза.
Приход «дяди Александры» в деревню ранней весной предвещал прибытие приисковой партии, которую в погоне за золотом вел какой-нибудь инженер или штейгер, руководствуясь не столько наукой, сколько указаниями Гордеца, опытного таежного бродяги.
Во время одного из зимних отдыхов в селе Камень-Рыболов, расположенном на берегу огромного, кишащего рыбой и черепахами озера Ханка, Гордец познакомился с Митькой.
Случилось это совершенно неожиданно.
Гордец поздней осенью пришел в Камень-Рыболов, где жил знакомый урядник, и где, следовательно, никто не стал бы тревожить «дядю Александру» требованием паспорта и прочей бумажной дребедени, к которой старый таежник питал глубокую ненависть.
По утрам дул сильный тайфун[19] и высоко нес с собой тучи песка, окрасившего небо в грязно-желтый, неприветливый цвет. Холодные утренники прибили траву, и сухая, бурая, она жестко шуршала, когда ветер зло рвал ее и пригибал к земле.
По озеру ходили белые барашки, и свинцово-серая вода глухо шумела, разбиваясь о высокий каменный мыс и взбегая на отлогие берега, где ютились избушки местных переселенцев-бобылей.
Последний почтовый пароход давно уже поднялся от Ханки вверх по Сунгаче, и по утрам у берегов белелись тонкие, звонко ломающиеся корки льда, тающего к полдню.
Прибыв в село, Гордец расположился на зимовку в избе Гриценки, на самом выезде из Камня-Рыболова.
Чуть ли не сразу за убогой, покрытой черной соломой хатой почти нищего Гриценки начинались болота, прилегающие к Ханке.
Эти болота тянулись на сотни верст, переходили за Сунгачу и оканчивались где-то на китайской «стороне».
Здесь, среди камышей, осоки, ив и тальника, под защитой трясин, бесчисленных речек и проток, в густых тростниках, окружающих озера, разбросанные по всей огромной площади болот, питающих Ханку, ютилось много бродячего люда.
Днем никто не видел дыма костров или черных фигур таинственных обитателей трясин, среди которых, подобно драгоценному зеркалу, сверкало сливающееся с небом огромное, некогда священное у китайцев озеро Ханка.
Зато ночью в разных местах равнины блестели яркие огни.
Около них копошились люди и иногда, веселя свою мятежную душу, они пускали «пал».
Внезапно вскидывался кверху высокий столб огня и, упав, низко стлался по верхушкам камышей и трав и багряной зубчатой полоской, волнуясь и переливаясь, пробирался вперед.
Огонь жадно пожирал сухой тростник и жесткую осоку и бежал по необозримой пустыне болот, то угасая, как бы пропадая в трясине, то вдруг взвиваясь со злобным свистом и шипением, схватывая в свои пламенные объятия и кружа забытый стог сена.
Когда пришел в Камень-Рыболов Гордец, — тайфун бушевал на Ханке и болотах и с ревом мчался, унося с собой песок, ковыль, перекати-поле и подхваченные с озера брызги белой, шипящей пены.
По утрам и на вечерней заре, борясь с ветром, неслись к югу стаи диких гусей и журавлей, печально курлыкая и глухо призывно гогоча.
С озер и проток, скрываемых камышом и кустами, то и дело срывались табунки диких уток и со свистом и кряканьем рассекали воздух, сбиваясь для отлета в большие стаи, ночующие на Ханке.
Иногда высоко, под самыми облаками, ярко сверкая белыми перьями и вытянув вперед длинные шеи, неслись, мерно шевеля крыльями, лебеди.
Гордец вставал рано и, захватив с собой мешок и ружье, уходил на болота.
Он садился на кочку на берегу совсем круглого озерка и, скрытый осокой и молодым ивняком, наблюдал, ни о чем не думая.
Это озерко было любимым местом дневки для диких уток.
Целые стада их, различных пород, прилетали сюда и, плавая табунками, наполняли воздух немолчным криком и свистом.
Птицы сбивались в стаи, чинно и мирно плавали, слегка покачиваясь на гребешках волн и перекидываясь короткими, хриплыми криками, будто совещаясь или вспоминая о чем-то очень важном.
Иногда утки начинали беспокойно оглядываться и вертеть головками, а затем шумно ударяли крыльями по воде, снимались и неслись на другое озеро, стремглав падая в густые камыши и, вновь взмывая вверх, долго кружились над болотами. Порой утки внезапно ныряли, и тогда на поверхности воды расходились тревожные круги и слышался жалобный крик повисшего высоко над озером ястреба.